значимость, но они явно нуждаются в опоре на нечто более «прочное».
Несомненно, психологически важны не только ясность и очевидность
мыслимого, но и уверенность в его достоверности, Однако и эта уверенность
не может служить критерием истинности. Уверенность в истинности мысли
способна роковым образом ввести в заблуждение.
Выдвигался и такой критерий истины, как общезначимость:
истинно то, что соответствует мнению большинства. Разумеется, и в этом
есть свой резон: если многие убеждены в достоверности тех или иных
принципов, то это само по себе может служить важной гарантией против
заблуждения. Однако еще Р. Декарт заметил, что вопрос об истинности не
решается большинством голосов. Из истории науки мы знаем, что
первооткрыватели, отстаивая истину,'' как правило, оказывались в
одиночестве. Вспомним хотя бы Коперника: он один был прав, так как
остальные пребывали в заблуждении относительно вращения Земли вокруг
Солнца. Смешно было бы ставить на голосование в научном сообществе вопрос
об истинности или ложности того или иного утверждения.
В некоторых философских системах существует и такой Крите-' рий истины,
как принцип прагматизма, т.е. теории узкоутилитар- ;
ного понимания истины, игнорирующего ее предметные основания i и ее
объективную значимость. «Истиной прагматизм признает то, — и это
единственный его критерий истины — что лучше всего «работает» на нас, ведет
нас, что лучше всего подходит к каждой части жизни и соединимо со всей
совокупностью нашего опыта, причем ничего не должно быть упущено. Если
религиозные идеи выполняют эти условия, если, в частности, окажется, что
понятие о Боге удовлетворяет им, то на каком основании прагматизм будет
отрицать бытие Божие...». Некоторые ученые полагают, что выбор той или иной
концепции диктуется не тем, что полученные с ее помощью результаты
подтверждаются практикой, экспериментом, а ее «изяществом», «красотой»,
математической «грациозностью». Эти эстетические «критерии» — феномены,
конечно, — вещь приятная и, быть может, как-то и в каких-то случаях
свидетельствуют об истинности. Но эти феномены малонадежны. А вот Э. Мах и
Р. Авенариус считали, что истинно то, что мыслится экономно, а В. Ост-вальд
выдвигал интеллектуальный энергетический императив:
«Не расторгай энергию».
Один из фундаментальных принципов научного мышления гласит: некоторое
положение является истинным в том случае, если можно доказать, применимо ли
оно в той или иной конкретной ситуации. Этот принцип выражается термином
«реализуемость». Ведь существует же поговорка: «Может, это и верно в
теории, но не годится для практики». Посредством реализации идеи в
практическом действии знание соизмеряется, сопоставляется со своим
объектом, выявляя тем самым настоящую меру объективности, истинности своего
содержания. В знании истинно то, что прямо или косвенно подтверждено на
практике, т.е. результативно осуществлено в практике.
В качестве критерия истины практика «работает « не только в своей
чувственной «наготе» — как предметная физическая деятельность, в частности
в эксперименте. Она выступает и в опосредованной форме — как логика,
закалившаяся в горниле практики. Можно сказать, что логика — это
опосредованная практика. «Тот, кто поставит себе за правило проверять дело
мыслью, а мысль делом... тот не может ошибаться, а если он и ошибется, то
скоро снова нападет на правильный путь»2. Степень совершенства
человеческого мышления определяется мерой соответствия его содержания
содержанию объективной реальности. Наш разум дисциплинируется логикой
вещей, воспроизведенной в логике практических действий и всей системе
духовной культуры. Реальный процесс человеческого мышления разворачивается
не только в мышлении отдельной личности, но и в лоне всей истории культуры.
Логичность мысли при достоверности исходных положений является в известной
мере гарантией не только ее правильности, но и истинности. В этом заключена
великая познавательная сила логического мышления. Последним же основанием
достоверности нашего знания является возможность на его базе практического
созидания.
Конечно, нельзя забывать, что практика не может полностью подтвердить
или опровергнуть какое бы то ни было представление, знание. «Атом неделим»
— истина это или заблуждение? В течение многих веков это считалось истиной,
и практика подтверждала это. С точки зрения, например, античной практики (и
даже вплоть до конца XIX в.) атом действительно был неделим, так же как в
настоящее время он делим, а вот элементарные частицы пока остаются
неделимыми — таков уровень современной практики. Практика — «хитрая особа»:
она не только подтверждает истину и разоблачает заблуждение, но и хранит
молчание относительно того, что находится за пределами ее исторически
ограниченных возможностей. Однако сама практика постоянно совершенствуется,
развивается и углубляется, причем на основе развития именно научного
познания. Практика многогранна — от эмпирического жизненного опыта до
строжайшего научного эксперимента. Одно дело практика первобытного
человека, добывавшего огонь трением, другое — средневековых алхимиков,
искавших способ превращения различных металлов в золото. Современные
физические эксперименты с помощью приборов огромной разрешающей
способности, расчеты на ЭВМ — это тоже практика. В процессе развития
истинного знания, увеличения его объема наука и практика все больше
выступают в нераздельном единстве.
Данное положение становится закономерностью не только в области
естественно-научного познания, но также и социального, особенно на
современном этапе развития общества, когда в общественно-исторической
практике людей все большая доля принадлежит субъективному, человеческому
фактору. Развитие социально-исторического процесса, организация
общественной практики все более и более осуществляются на основе научного
познания социальных закономерностей.
РОЛЬ НАУЧНОЙ РАЦИОНАЛЬНОСТИ
Ситуация, сложившаяся в процессе взаимодействия науки и общества,
обострила проблему научной рациональности, ее сущностного содержания, и —
соответственно — ее роли в развитии общества. Вообще-то эта проблема всегда
была одной из самых актуальных (в первой половине XX в., например, ею
занимались А-Бергсон, Э.Гуссерль, М.Вебер,, М.Хайдеггер, К.Ясперс и др.).
Но сегодня можно говорить о драматическом повороте в решении данной
проблемы — о попытках поставить под сомнение науку как образец
рациональности.
Для того, чтобы было ясно, о чем идет речь, приведем высказывание
одного из наиболее непримиримых критиков науки и вообще рационального
подхода к миру — П.Фейерабенда, объявившего сциентизм «рациофашизмом», а
«нездоровый альянс науки и рационализма» — источником «империалистического
шовинизма науки». Он пишет: «Отделение государства от церкви должно быть
дополнено отделением государства от науки — этого наиболее современного,
наиболее агрессивного и наиболее догматического религиозного института.
Такое отделение — наш единственный шанс достичь того гуманизма, на который
мы способны, но который никогда не достигали».
В действительности же, как, очевидно, понимает читатель, проблема,
которая возникла перед наукой и обществом в целом, не может быть решена с
позиций антисциентизма, предлагающего наложить табу на пользование научной
рациональностью. Единственно разумное решение состоит в том, чтобы
совершенствовать саму научную рациональность и осуществлять переход к
такому ее типу, который в оптимальной степени соответствовал бы
социокультурным и экологическим реалиям конца XX в.
Как показал В.С.Степин, в историческом развитии науки, начиная с XVII
столетия, возникли последовательно три типа научной рациональности,
характеризующихся различной глубиной рефлексии по отношению к самой научной
деятельности2.
Классический тип научной рациональности (XVII—XVIII вв.) исходил из
того, что при теоретическом объяснении и описании объекта надо
абстрагироваться от всего, что относится к субъекту (исследователю),
применяемым им средствами и совершаемым операциям. Такая элиминация
рассматривалась как необходимое условие получения объективно-истинного
знания о мире. Конечно, и на этом этапе стратегия исследования, а в
значительной степени и его результата были детерминированы присущими данной
эпохе мировоззренческими установками и ценностными ориентациями.
Освободиться от этого ученому не дано, хотя наука XVII—XVIII вв. и
стремилась к этому. Отметим, что на уровне развития естествознания (да и
обществозна-ния) того времени, при лидерстве механики и редуцировании к
механической картине мира всего добытого физикой, химией, биологией,
социальными науками, при преобладании в качест-ве объектов исследования
простых систем такое стремление было, с одной стороны, в значительной
степени реализуемым, а с другой — не оказывало заметного отрицательного
воздействия на результаты научных поисков. И хотя в конце XVIII — первой
половине XIX в. механическая картина мира утрачивает статус общенаучной и
намечается переход к новому состоянию естествознания, очерченный выше общий
стиль мышления ученого и тип научной рациональности сохраняются.
Положение принципиально меняется в связи со становлением так
называемого неклассического естествознания (конец XIX — середина XX в.).
Формируется неклассический тип научной рациональности, который уже
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71, 72, 73, 74, 75, 76, 77, 78, 79, 80, 81, 82, 83
