Рефераты. История формирования субъективности (структурно-феноменологический анализ)






феномене взаимоотношений мужчины и женщины: «в отношении к женщине как

добыче и служанке общечеловеческого сладострастия, выражена та бесконечная

деградация, в которой человек оказывается по отношению к самому себе, ибо

тайна этого отношения находит свое недвусмысленное, решительное, открытое,

явное выражение в отношении мужчины к женщине и в том, как мыслится

непосредственное, естественное родовое отношение»[148]. Взаимоотношения

человеческих полов оказываются матрицей не только отношения человека к

природе, но, более того, «отношение мужчины к женщине есть естественное

отношение человека к человеку», ибо здесь, «в этом отношении проявляется в

чувственном виде, в виде наглядного факта то, насколько стала природа

человека сущностью человека». По Марксу, природная, т.е. «естественная»

потребности в другом человеке вписана в саму «сущность» человека и является

конституитивной для его общественного бытия, как общественного существа.

Обратим внимание на то, что Маркс, предвосхищая Гуссерля, по сути говорит

об интерсубъективности, ну, или, по крайней мере, об трансиндивидуальности

как базовой инстанции человеческого, «жизненного» мира.

Маркс определяет человека как «совокупность общественных отношений»,

как «межчеловечность», поэтому человек - необходимо социален, но социален

он не с «верху», со стороны идеального, но со стороны материального, с

«низу». Человек есть место пересечения себя и иного.

По-видимому, Маркс хочет сказать, что в служебной функции

"сладострастия", которую вынуждена исполнять женщина, человек впервые

выступил как раб, слуга (Knecht) своего господина (Herr), т.е. в половом

различии основа господско-рабской диалектики. Женщина обозначена как добыча

и функция сладострастия, значит женщина как добыча - первый объект или

предмет производства. Когда Маркс говорит об эпифеноменальности половых

отношений, он указывает на то, что человек человеку не цель (на чем

настаивал Кант), но средство. И первым средством стала женщина в

специфической функции тела, телесной вещи. Общественный характер

производства замыкается, прежде всего, в производстве человека человеком,

причем, если первый - субъект производства, то второй - объект.

Вторым важным следствием этого «естественного отношения» стало

«разделение труда». Поскольку женщина оказалась в услужении, ей суждено

нести все пассивные обязанности, определяемые по отношению к активности

обязанностей мужчины.

Поскольку все общественное базируется на взаимной потребности людей

друг в друге, пронизывается этой потребностью, поскольку «религия, семья,

государство. право, мораль, искусство и т.д. суть лишь особые виды

производства», а, значит, «подчиняются его всеобщему закону»[149]. Маркс

коренным образом переворачивает схему социального мира, в котором сфера

идеального как сфера высших ценностей господствовала над сферой реального.

Теперь вся область «духовного производства» подчинена «производству

материальному» и выступает в качестве сферы институтов идеологии.

Теорией экономического символа и денежного знака Маркс предвосхитил

структуралистскую теорию означающего. Капитализация в функции экономической

символизации, помимо того, что снимает вещь, труд и время труда, создавая

тем самым возможность их сохранения и накопления[150], по сути

конституирует качественно новый горизонт экономической действительности, в

который отныне инсталлируются люди, их труд и производственные отношения. И

силой конституирования такого экономического горизонта (чьим прямым

потомком является "общий рынок" с универсальной валютой, условной денежной

единицей) является покупательная сила или способность[151] денежной

единицы; отношения экономического поля и экономической единицы

постулируются законом: чем интенсивнее денежный знак, тем экстенсивнее зона

интегрированных вокруг этого знака объектов. Универсальность знака

интеграции обуславливает систематизацию, синтез и гомогенизацию поля

интеграции. По сути, та же ситуация, что и с языком, только вместо

словесного знака - знак денежный. Вспоминается кантовский пример со 100

талерами, но в ином качестве: зачем иметь вещь налично, если достаточно

иметь деньги, на которые эта вещь может быть приобретена и произведена. Сам

факт капиталистической объективации временного модуса возможности,

сущностно соотнесенной с необходимостью, указывает на сущность логического

значения, явлением по отношению к которому выступает экономическое

значение, а именно, логическое значение в своей интенсификации. Снимаемое

бытие сигнифицируясь, обращается в ресурс. Мир предстает как символ

отложенной жизни.

Марксова схема субъективности представляет человека как связь трудовой

функции и ее символизации в стоимости посредством опредмечивания вещи в

товар. Тем самым возвращая в себя понятие ценности как таковой,

символическая значимость выступает как инстанция всех обменных процессов

политической и экономической действительности, а также как условие и центр

социальной интеграции в ее всеобщности и универсальности. Сама инстанция

обмена, коррелируемая с разделением труда, теряется в тумане матричного по

отношению к последнему разделения полов или полового различия, в котором

один изначально предстает как идеальная стоимость, а другой - как реальный

товар.

II.3. Ницше: субъект воли к власти и генеалогия морального

ресентимента

Феномены культуры, которые принимались Гегелем чередой

“формообразования духа”, который проявлял в них “идею”, Ницше мыслит как

претворения “одного и того же” принципа “воли к власти”. Совпадение

метафизических позиций двух великих философов - это закономерный результат

в судьбе Запада.

И Гегель, и Ницше по-разному говорят об одном и том же. Гегелевский

“дух”, познающий самого себя, понимается Ницше как “воля”, волящая

“власть”[152]. Конечно, “дух”, развертываясь в историческом времени, не

несет печати непосредственно человеческого. “Воля к власти” же по

преимуществу понимается в антропологическом измерении. Культура на всем

своем историческом протяжении мыслится Ницше как сфера, значимой

характеристикой которой является моральный “ресентимент”, “генеалогический”

анализ которого он проводит как психологически, так и культурологически.

Прежде всего властное определение мира распадается на ряд культурных

феноменов - наука, искусство, религия, новоевропейское общество, живущее в

режиме секуляризированной морали. Все они по-разному производят властную

символизацию мира: наука схватывает его в понятии, искусство производит его

в художественный образ, религия делает предметом культа. Причем такое

символическое опосредование мира определенным образом изменяет существо и

самого проводника символизации, то есть человека.

Инициатором “ресентиментальной” эпохи Ницше считает Сократа, а с ним

сократически-христианское, которое перечеркнуло всю прекрасную трагичность

досократической Греции. В работе “Рождение трагедии из духа музыки” дан

проникновенный и точный (насколько позволяет мифо-поэтическая терминология

Ницше) анализ происхождения эстетического символа как такового. Этот анализ

проделан в режиме “дионисически-аполлонической” диалектики. Тенденции,

которые представляют Дионис и Аполлон, описаны с помощью образов этих

божеств. Аполлону присуще “полное чувство меры, самоограничение, свобода от

диких порывов, мудрый покой бога - творца образов”[153]. Далее образ

Аполлона Ницше дополняет словами Шопенгауэра, который среди прочего

употребляет понятие “principii individuationis”. Аполлону так же

свойственна “спокойная неподвижность охваченного им существа”.

Образу Диониса приписываются следующие характеристики: он - причина

“чудовищного ужаса”, “блаженного восторга”. Дионисическое доступно нам по

аналогии опьянения. При этом “дионисические чувствования, в подъеме коих

субъективное исчезает до полного самозабвения”. “Дионис же таков, что под

его чарами... не только вновь смыкается союз человека с человеком: сама

отчужденная, враждебная или порабощенная природа снова празднует праздник

примирения со своим блудным сыном - человеком”[154].

Затем Ницше проводит деление художников на “аполлонических художников

сна” и “дионисических художников опьянения”, выстраивая различие

“аполлонического” и “дионисического”, которое снимается художником

трагедии. Это описывается так: “в дионисическом опьянении и мистическом

самотчуждении, одинокий, где-нибудь в стороне от безумствующих и носящихся

хоров, падает он, и вот аполлоническим воздействием сна ему открывается его

собственное состояние, то есть его единство с внутренней первоосновой мира

в символическом подобии сновидения”[155], - своим телесно-вещественным

воплощением дионисический дух “Истинно-Сущего” и “Первоединого” обязан

аполлоническому, в объятиях которого художественное произведение “засыпает”

- застывает навеки.

Для уточнения существа метафор аполлонического и дионисического

приведем еще два замечания: “аполлоническое сознание, пожалуй, лишь

покрывало, скрывающее от него этот дионисийный мир”[156]- “действительная

цель прячется за образом химеры”. Для придания терминологической строгости

мифопоэтически вольному языку Ницше, необходимо проделать ряд

интерпретационных шагов, собственно, сделать перевод.

В известной степени аполлоническое соответствует понятию

символического. То, что представляет собой “аполлонический порядок”, есть

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37



2012 © Все права защищены
При использовании материалов активная ссылка на источник обязательна.