результатом которого она является, подобно памяти о снах в суете яви, в

компании – об одиночестве, в минуту скуки – о любви, в момент

равнодушия – о страхе. Это состояние вечно жалящее «жало в плоть»,

постоянно изыскиваемое Львом Шестовым у экзистенциалистов. (Что говорит

еще раз о принципиальном единстве философии вообще, в данном случае

системной, систематической и экзистенциальной. То есть, и те и другие в

широком смысле логичны, ибо представляют собой дедукции положений у

одной абсолютной посылки. В абсолютном все смыкается). В философии,

таким образом, в методологическом плане утверждается, фундируется

многоуровневость человеческого бытия как определенного единства. При

этом сохраняется знание о невозможности воспроизвести это единство в

чисто логическом (внутрилогическом) аспекте, здесь будет ожидать кошмар

юмовской collection состояний и ощущений с недоказуемой связью между

ними. Эта связь, это единство генерируется из нелогического, вернее из

тотального единства состояний встреч с нелогическим, из всегда

присутствующей возможности таких встреч и постоянной открытости для

них. Единство человека происходит из постоянных встреч со своим

существованием, самим собой и узнаванием себя, то есть, из единства

человеческой судьбы, которая оказывается пространством, где человек

перестает быть индивидом (это остается на «поверхности», функционирует

как «маска»), но делается единством, находит единство.

Картезианский момент сопровождения «я мыслю…» есть просвечивание

бессознательного в самосознании, неясно присутствующего в нем. Это

неясное присутствие, глубокая, но всегда наличная бессознательность,

всегда же действует внутри нас, подобно духовному автомату,

дублированному материальным рефлекторным (то есть опять же

бессознательным) автоматизмом тела. Идеалом здесь будет корреляция

обоих автоматизмов друг к другу, главное, - духовного, то есть перевод

всех феноменов сознания под власть и управление бессознательного, но

точного и подлинного. Благодаря своей независимости, выражающейся в

механистичности (как в постоянном воспроизведении одного и того же),

оно обретает статус не только истины, но и закона. Философско-

человеческая задача в этой связи, в привидении себя в соответствие с

этим законом. Но это возможно только тогда, когда закон, принцип себя

обнаружил, то есть в момент исчерпанности человеческой свободы

(сознания), при встрече с границей бытия. Перемещение по этой границе

будет движением машины, сознания, единственным содержанием которого

является истина, раскрывшаяся как очевидность невозможности иного

направления движения. В этом смысле, при классической неподвижности,

единстве абсолютной истины, существование со знанием истины

обязательно будет механистичным, постоянным ее, истины,

воспроизведением, законным осуществлением. Неистинное же окажется

беспорядком, выпадением из приравнивающей закономерности,

существованием по принципу индивидуализации, конкретнее, незнанием о

глубинной структуре закона, поверхностным бытием, обреченным на ошибки

и заблуждения. Однако в этой поверхностности уже просвечивает истина, а

именно, в указанной обреченности, ибо рок и судьба выступают коррелятом

закона. Истина так же обнаруживает себя и в незнании, поверхностное

существование оказывается тем, что философы определяют как

методологическую основу поиска знания. Тем самым неглубинное, бездумное

сознание в своей бездумности роднится с бессознательной глубиной,

взыскуемой мыслителями; поиск интеллектуальной интуиции оказывается

структурно идентичен «бытовой» неосознанности. Или, можно сказать,

самозабвенность действия коррелирует с самозабвенностью мышления, но в

отличии от второго само не может себя объяснить, преподать, так как не

обладает «предчувствием» глубины, не рефлексирует, и значит, не имеет

своего образа, представления. Следовательно, способ стать понятным, это

способность стать образом – представлением, обрести двойное измерение,

оказаться в пространстве самопредставления. Обрести глубину, сохранив

чувствительность поверхностности, значит функционировать эстетически,

символизироваться, стать текстом. В данном фокусе понятна

принципиальность интерпретации жизни как драмы: смыслом может обладать

лишь герой произведения. Чтобы существовать «со смыслом» необходимо

разыгрывать свою роль, «выступать в маске» самого себя, нести свой

рефлективный образ, остающийся образом, то есть иллюзией себя. Данные

философские выводы, опрокинутые в саму философию, дереализируют ее,

превращая в оценическое пространство розыгрыша, или пространства

смыслопроисхождения. В театральных терминах: философское представление

отличается от других тем, что оно – представление сцены, то есть

представляет фиктивность декораций и масок актеров, их «декоративность»

и «масковость».

Глава 2. Опыты самосознания.

2.1 Индивид Возрождения.

Чтобы философии быть строгой, логичной наукой, ей необходимо выйти

за рамки собственно логического, обнаружить внелогический исток

строгости, фиксировать точку пересечения всех дуальностей, в которой

откроется взыскуемое единство мира, а сами противоположности будут

описывать это единство на разных языках, представлять реальность его.

Сама эта точка будет представителем реальности, субъектом бытия и

объектом исследования, при этом оказываясь изобретенной,

искусственной, и тем обретающей свою реальность. Для классического

дискурса Нового времени этой точкой оказалась область пересечения и

взаимодействия, взаимопроникновения двух принципиальных концептов:

человека и природы. И если со времен Декарта можно отследить процесс

обретения связи этих структур, то обретение самих данных структур,

хронологически отсылает нас к эпохе Ренессанса и даже предренессанса,

то есть к опытам индивидуального самосознания, к ситуациям

демонстрируемой уникальности и представления нового героя эпохи, новой

точки смыслопорождения и смыслоудержания (держания в длительности,

протяженности представления) – человека-индивидуальности. Суть

творческого превосходства индивидуальности в том, что она располагает

индивидуальными обстоятельствами, уникальной судьбой, что само есть

результат самосознания.

Духовный и материальный опыт эпохи считывается с индивида

индивидом, замыкается в нем, просвечивая сквозь ситуации отдельного,

конкретного существования, и ищет соответствующую «просвечивающую»

структуру для своего разворачивания и представления. Точнее в

представлении обнаруживается смысловая достаточность, исполненность

ситуации и, таким образом, ее настоящая «реальность» в отличие от

«убогой» реальности непосредственного, неотрефлексированного

осуществления события. Соответственно, над слоем бессмысленного

нагромождения переживаний и событий образуется пространство их

смысловой оправданности, предающее им характер замечательности и

замеченности, оно же пространство творчества. Фигуры, наполняющие эту

среду существуют прозрачно-призрачным образом (с точки зрения их

материально-реального бытия), потому что пребывают на грани двойных

отсылок: к темноте невнятного существования и к свету сферы смысла, их

ценность – в прозрачности или в точности резонансной дубликации

процесса существования этих сфер, то есть это эстетические предметы,

результаты творчески-рефлексивного самопознания. А как таковой же

результат, человек-творец оказывается среди этих предметов, но не над

ними. Ренессансное открытие человека было его созданием, новым

именованием точки отсчета.

Мистификация человека как точки отсчета, превращение его в

инстанцию смыслоположения, в субъекта эпохи, является творческим

процессом и, следовательно, находит место своей реализации в сфере

эстетического, является произведением искусства. Отслеживаются всегда

сосуществующие, но в отдельные времена привилегированные в сознании,

пространства разворачивания данного производства: пространство текста

(филологический гуманизм), картины (мастера Возрождения), театра

(особенно периоды барокко и классицизма). Внутри этих жанров образуется

сфера той атмосферы представления, которая может быть ощущена через

представление человека, позволяющее счесть и представление вещей, то

есть позволяющее осуществить герменевтическую процедуру восприятия

времени через артистический аспект существования индивида, доступность

нам его опыта, которая заключается в том, что именно индивид является

полигоном этого опыта, представлением его, ситуацией биографичности

времени.

«Речь идет о переходных эпохах, когда возникали идеи замыкания

любого человеческого опыта – духовного, правового, материального,

этического и эстетического – на индивида, сопровождавшегося созданием

произведений биографического ряда» [36, 135]. Прихотливость

исторического бытия в фигуре индивида обнаруживает лакуну, некую форму

сокровенного существования или попытку создания зоны одиночества, как

определенного затормаживания времени и судьбы, в целях его осмысления,

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28