привычных представлений, не дает забыть об условности любых точек зрения;

тревожит душу невероятно широкой амплитудой переживаний - от парализующего

волю ужаса, до восторга и мистического экстаза [13]. Психоделический опыт

не приносит универсальных рецептов счастья: быть готовым к переоценке всей

жизненной позиции - вот судьба человека, обратившегося к сакральной силе

растительных галлюциногенов [34].

Правда, такая духовность имеет серьезное преимущество - чувственно

реальную, интимную веру в сверхъестественное, а не умозрительную доктрину,

насаждаемую сверху. Понимая это, церковь беспощадно уничтожала язычников с

их мистериями, культами и тайными снадобьями для ритуальных целей. Когда

христиане встречали в завоеванных странах традиции употребления

психоделических снадобий, все это неизменно объявлялось чертовщиной и

жесточайшим образом искоренялось. Догматизированная мораль и алкоголь

гарантируют относительный душевный покой паствы, а попустительство

эзотерической практике способствует распространению вольнодумия (ереси).

Архаичная духовность сексуальна и радостна. Мистические переживания

оформлялись язычниками в бурные празднества и сопровождались танцами и

оргиями, когда люди могли расстаться с некоторыми условностями социальных

ролей, не рискуя быть осужденными за прелюбодеяния...[10]. Это явно не

укладывалось в формат новых представлений о праведности человека, пришедших

вместе с монотеизмом. Поэтому языческие традиции искоренялись самым

жестоким образом вместе с секретами снадобий, употреблявшихся для экстаза -

личностной трансценденции, выхода за пределы ЭГО. С момента ухода

психоделического опыта из жизни основной массы людей, с усложнением

социальной иерархии развитых языческих обществ начинает интенсивно

развиваться ЭГО-менталитет. Сперва - в рамках смыслового конструкта - Я и

Великое Нечто (язычники), затем, в рамках догматов конкретных религиозных

направлений противопоставили себя инстинктивным природным силам и пугающе

дикарскому образу жизни, который вели язычники. Человек начал понимать,

какая пропасть разделяет его сознание и мир животных, с которыми не

стыдились сравнивать себя архаичные культуры [41]. Это послужило основой

для создания новых представлений о едином одушевленном начале всего

Мироздания - о Боге. Человеческая душа обрела новый статус в Духе (в

Логосе) и стала гораздо требовательнее к личности и плоти [23].

Утрата целостности как проявление "Власти над живым"

Западное общество, возникшее после промышленных революций. отличается

особой, ранее небывалой системой власти - "власть над живым как

биологическим видом ", (более подробно этот феномен рассмотрен в работах

французского философа Мишеля Фуко "История безумия в классическую эпоху",

"История сексуальности: кн.1-3" и др.). По мнению Фуко, такая власть

функционирует как постоянно действующий и стремящийся к максимальной

эффективности механизм всеобъемлющего контроля [26]. Новые технологии

власти создавались постепенно и непреднамеренно сразу в разных сферах

общественной жизни. Одной из важнейших технологий власти была

"дисциплинарная власть", или дисциплина. Дисциплинарная власть,

формирующаяся в XVIII в., начинается с перемещения индивидов в

пространстве. Она требует замкнутого пространства, в котором действуют свои

законы и правила: места "дисциплинарной монотонности". Это работные дома

для бродяг и нищих. Это колледжи: в области образования постепенно

утверждается монастырская модель, и интернат рассматривается как наиболее

совершенная форма образования и воспитания. Это казармы, которые тоже

появляются в XVIII в. В это же время мануфактуры начинают развиваться в

большие замкнутые пространства с единообразным и весьма строгим режимом,

становясь похожими на монастырь, крепость или закрытый город. Однако

принцип замкнутого пространства не был ни постоянной, ни необходимой

принадлежностью дисциплинарного аппарата. Не менее значим также принцип

"разгораживания". Дисциплинарная власть тяготеет к разложению групп и масс

на элементарные составляющие - индивидов - и к сопоставлению каждому

индивиду строго определенного места. Она не терпит диффузной циркуляции

индивидов, опасных и бесполезных сбиваний в кучки. Каждый индивид должен

быть всегда на своем месте, каждого в любой момент можно найти,

проконтролировать - и более полно использовать.

Но место, отведенное каждому индивиду в дисциплинарном пространстве, -

более, чем просто место: это одновременно и ранг индивида, его место в той

классификации, которую осуществляет дисциплинарная власть. Так,

преступников распределяют в зависимости от характера преступления, больных

- от характера заболевания, учеников в классе - в зависимости от поведения

и успеваемости.

Поэтому прежде всего встает вопрос об отделении тех, кого можно

заставить принудительно трудиться, от совершенно неуправляемых. Так

делается принципиальный шаг на пути выделения безумных в совершенно особую

группу, которую надлежит отделять от прочих девиантов. Концептуализация

данных процессов, выражающаяся в появлении понятия безумия и выделении

психических болезней в особый класс заболеваний, по времени следует за

изменением обращения с такими больными в технологиях дисциплинарной власти.

Дисциплина, организуя "ячейки", "места" и "последовательности", тем самым

формирует сложное дисциплинарное пространство, одновременно архитектурное,

функциональное и иерархическое.

Помещение людей в дисциплинарные институты и навязывание им определенных

режимов есть один из способов, какими власть "укладывает" явления в свою

"априорную форму созерцания". Разумеется, и проявления власти, и формы

существования власти-знания шире, чем дисциплинарные институты. Власть

начинает выходить за пределы любых дисциплинарных институтов и пронизывать

собой все общество и все виды отношений между людьми, включая самые близкие

и интимные.

Именно на примере дисциплинарного института проще всего пояснить понятие

власти-знания. Недаром власть, сложившаяся в новейшее время, так тяготеет к

созданию дисциплинарных институтов. Власть-знание - это такое знание,

которое развивается и обогащается путем сбора информации и наблюдений за

людьми как объектами власти - например, находящимися в специфической и

достаточно неестественной ситуации дисциплинарного института. Одна из

функций всех дисциплинарных институтов современного общества - сбор

статистических данных и создание определенных сводов знаний о своих

объектах. Власть-знание - это также и власть, существующая и реализующая

себя в форме знания, опирающаяся на знание в своем стремлении к

эффективности - особое знание о людях, включенного в существование и

воспроизводство властных структур. Контроль за информацией - другое

проявление "власти-знания".

В течение долгих веков, предшествующих эпохе Просвещения и буржуазных

революций, отличительной чертой права суверена было право на жизнь и смерть

его подданных. Точнее, это было право на то, чтобы умертвить или оставить

жить. Так, суверен мог лишить подданного жизни, если тот выйдет из

повиновения и осмелится угрожать жизни суверена. Право суверена означало в

сущности право взять у подданного все что угодно: имущество, время, тело и,

наконец, самую его жизнь. Но в классическую эпоху Запад пережил глубокую

трансформацию подобных механизмов власти. Отбирание у подданных того, что

им принадлежит, перестало быть главной формой осуществления власти. Зато

сформировалось большое количество других форм: побуждение, поддержка,

контроль, надзор, управление и организация. Право отобрать у подданного

жизнь сменилось разнообразными формами управления его жизнью и жизнью

социального тела вообще.

Власть стала находить свою легитимность в обеспечении эффективного

функционирования социального тела во всем многообразии его жизненных

функций. Если раньше право на смерть подданного защищало жизнь суверена, то

теперь оно стало оборотной стороной права социального тела на защиту своей

жизни, ее поддержку и развитие. Фуко обращает внимание на то, что никогда

ранее войны не были такими кровавыми, как с начала с XIX в., и даже с

учетом всех пропорций никогда прежде никакие режимы не устраивали подобного

истребления собственного населения. Но это чудовищное право на смерть

выступает теперь как дополнение власти, которая осуществляет положительное

управление жизнью, распоряжается ею, усиливает и умножает, контролируя и

регулируя ее. Военный принцип: убить, чтобы выжить, - становится принципом

отношений между государствами. Но при этом, как подчеркивает Фуко, речь

идет о жизни не в юридическом, а в биологическом смысле: власть теперь

располагается на уровне жизни, биологического вида, расы и популяции.

Оборотной стороной этого оказывается то, что геноцид, т. е. истребление

чужой популяции ради сохранения своей, становится мечтой многих

правительств Нового времени.

Наглядный симптом изменения характера власти в конце XVIII в. -

отношение к смертной казни. В течение долгого времени казнь была, наряду с

войной, одной из основных форм реализации права суверена: она представляла

собой ответ на покушение на его личность, закон или волю. Постепенно, по

мере того как войны становились все более массовыми и кровавыми, на

эшафотах лишалось жизни все меньше и меньше людей. Одна и та же причина

обусловливала и первое, и второе. В самом деле, поскольку власть взяла на

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22