Рефераты. Эрос как страсть






прославлялись в качестве высочайших идеалов, а мужчин и женщин поощряли к

сожительству в духовном браке. Как ни странно, неприятие секса в

христианстве привело к противоположному результату, придав любви и сексу

такую ценность, какой они никогда прежде не имели.

Разве нам не близки сегодня идеалы универсальной любви? Неужто мы глухи

к индивидуальному содержанию эроса? Средние века нередко называют временем

развития личности. Однако человек той эпохи находился в потоке самых

различных культурных феноменов. Рыцарские возвышенные чувства соседствуют с

образами грубой телесности, животной чувственности. Романтические

куртуазные переживания нередко сочетаются с культом разнузданных

наслаждений. С одной стороны, распространение христианства породило

поклонение «вечной девственности». С другой стороны, культура средневековья

демонстрирует раблезианские образы «материально-телесного низа»,

(М.Бахтин).

Плоть в христианстве рассматривается как причина всех человеческих

злоключений. Подлинной святостью окружается лишь фигура аскета,

великомученика, страстотерпца. Победа над тягой к наслаждениям, половое

воздержание становилось смыслом земного бытия. Однако преодолеть веления

плоти никому не дано... Об этом, пожалуй, есть у Максимилиана Волошина:

Природа мстила, тело издевалось,

Могучая заклепанная плоть

Искала выходы. В глухом подполье

Монах гноил бунтующую плоть...

Борьба с плотскими чувствами велась по всем направлениям. Даже самые

невинные наслаждения объявлялись непозволительными. Но эротическое влечение

приобретало при этом иной облик.

В самом деле, если кто-то отказывается от полового акта, то это вовсе

не означает, что он отрекается от любви. Ведь в эросе есть духовное начало.

В эпоху средневековья возник брак особого типа. Мужчина и женщина жили под

одной крышей. Однако не вели половой жизни. Это был так называемый духовный

брак. Отшельники, отправляясь в пустыню, брали с собой служанок, но вовсе

не для любовных утех. Делались попытки возвысить сексуальную любовь до

сферы любви духовной.

Патриархальное общество воспринимало женщину в двух ипостасях — как

созидательницу и как разрушительницу. Она была символом двойственной

биологической природы, единства любви и смерти. Средневековая религия

устранила этот дуализм. Дева Мария превратилась в символ любви и жизни. Но

исчезла ли человеческая потребность в персонификации злой силы? Нет, не

исчезла... Кроме образов Девы Марии и Прекрасной Дамы в средневековом

сознании возникает «черный символ» — ведьма... В противовес злым

сатанинским чарам культивируется светлое чувство — амор... (Гуревич П. С.)

Людвиг Фейербах из книги «Сущность христианства»

Святой дух обязан своим личным существованием только одному имени,

одному слову. Даже древние отцы церкви, как известно, отождествляли св. дух

с сыном. Позднейшие догматические олицетворения его тоже недостаточно

обоснованны. Он есть любовь бога к самому себе и людям и в то же время

любовь человека к богу и к человеку. Следовательно, он есть тождество бога

и человека, поскольку оно объективируется в религии как особенная сущность

для человека. Но для нас это единство заключается уже в отце и еще в

большей степени в сыне. Поэтому нам не придется делать св. дух особым

предметом нашего анализа. Еще одно замечание. Поскольку св. дух

представляет субъективную сторону, постольку он является представителем

религиозной души перед ней самой, представителем религиозного аффекта,

религиозного воодушевления, или олицетворением, объективированием религии в

религии. Поэтому св. дух есть воздыхающее творение, томление твари по богу.

В действительности есть только два лица, ибо третье, как уже сказано,

представляет собой только любовь. Это объясняется тем, что любовь в строгом

смысле довольствуется двумя. Два — это принцип и вместе с тем замена

множества. Предположение многих лиц уменьшило бы силу любви; она

раздробилась бы. Но любовь и сердце тождественны, сердце не есть особая

способность — сердце есть человек, поскольку он любит. Поэтому второе лицо

есть самоутверждение человеческого сердца как принципа двойственности,

общественной жизни; сын есть теплота, отец есть свет, хотя свет является

главным образом предикатом сына, ибо в сыне божество впервые становится

ясным, отчетливым и понятным человеку. Однако вне зависимости от этого, так

как отец представляет собой бога как бога, представляет собой холодную

сущность разума, то мы можем приписать отцу свет как неземную сущность, а

сыну — теплоту как земную сущность. Бог-сын впервые согревает человека;

здесь бог из предмета созерцания, безразличного чувства света становится

предметом чувства, аффекта, воодушевления, восторга; но только потому, что

сам сын есть не что иное, как горячая любовь, воодушевление. Бог, как сын,

есть первоначальное воплощение, первоначальное самоотрицание бога,

отрицание бога в боге, ибо сын есть конечное существо, так как он

существует от другого, а отец существует сам собой. Таким образом, второе

лицо исключает существенное определение божества как бытия от себя самого.

Но бог-отец сам рождает сына, следовательно, он добровольно отрекается от

своей суровой, исключительной божественности; он умаляет, унижает себя,

полагает себе начало конечности, бытия, обусловленного причиной; он

становится в сыне человеком, и прежде всего не по образу, а по существу.

Через это впервые бог, только в качестве сына, делается объектом человека,

объектом чувства, сердца.

Сердце трогает только то, что вытекает из сердца. Из свойств

субъективных впечатлений можно безошибочно заключить о свойстве объекта.

Чистый, свободный рассудок отрицает сына, а рассудок, озаряемый сердцем,

определяемый чувством, не отрицает его; напротив, находит в сыне глубину

божества, ибо находит в нем чувство, чувство темное само по себе и потому

являющееся человеку некоторой тайной. Сын действует на сердце, потому что

истинным отцом сына божия является человеческое сердце; и сам сын есть не

что иное, как божественное сердце, то есть объективированное в качестве

божественной сущности человеческое сердце.

Конечное, чувственное существо не может поклоняться такому богу,

которому чужды сущность ограниченности, начало чувственности, чувство

зависимости. Религиозный человек не может любить бога, не заключающего в

себе сущности любви; и человек, вообще конечное существо, не может быть

объектом бога, не заключающего в себе начала ограничения. Такому богу

недостает смысла, разумения, участия к конечному. Как может бог быть отцом

людей и любить их, как любят другие, подчиненные ему существа, если он не

вмещает в себе самом подчиненного ему существа — сына и не знает по

собственному опыту, по отношению к самому себе, что такое любовь. Так,

одинокий человек принимает гораздо меньше участия в семейных горестях

другого лица, чем тот, кто сам живет семейной жизнью. Поэтому бог-отец

любит людей в сыне и ради сына. Любовь его к людям есть производная любовь

от любви его к сыну.

Два первых лица троицы являются сыном и отцом не в переносном, а в

собственном смысле. Отец есть действительный отец по отношению к сыну; сын

есть действительный сын по отношению к отцу, или к богу как, отцу. Их

существенное индивидуальное отличие заключается только в том, что один

рождает, другой рождается. Если отнять у них это естественное, чувственное

определение, то уничтожится их личное существование и реальность.

Христиане, разумеется, древние христиане, которые едва ли признали бы в

современных суетных, тщеславных, языческих христианах своих братьев во

Христе, заменяли естественную, врожденную человеку любовь и единство единой

религиозной любовью и единством; они отрицали действительную семейную

жизнь, внутренние узы естественной любви, как нечто не божественное, не

небесное, то есть на самом деле ничтожное. Но зато, взамен их, они имели в

боге единого отца и единого сына, соединенных между собой глубочайшей

любовью, той любовью, которую порождает только естественное родство.

Поэтому тайна троичности была для древних христиан предметом высокого

изумления, воодушевления и восторга, так как в предмете созерцания, в боге,

они находили удовлетворение глубочайших человеческих потребностей, которые

отрицались ими в действительной жизни.

Поэтому вполне в порядке вещей было и то, что в божественную семью, в

союз любви между отцом и сыном включено было на небе еще третье — женское

лицо; ибо лицо св. духа слишком неопределенно; скорее оно служит только

поэтическим олицетворением взаимной любви отца и сына и поэтому не могло бы

заменить этого третьего, восполняющего существа. Правда, Мария была

поставлена между отцом и сыном не в том смысле, что отец с ней породил

сына, так как христиане считали связь мужчины с женщиной чем-то порочным,

греховным; но довольно и того, что наряду с отцом и сыном было выдвинуто

материнское существо.

Нельзя не удивляться, почему мать считается чем-то греховным, т.е.

недостойным бога, в то время как сам бог является отцом и сыном. Если даже

отец не есть отец в смысле естественного рождения и рождение божественное

должно отличаться от естественного, человеческого, то и в таком случае бог

все-таки является по отношению к сыну отцом, отцом действительным, а не

номинальным или аллегорическим. Кажущееся нам теперь столь странное понятие

«божьей матери» в сущности не более странно или парадоксально, чем понятие

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24



2012 © Все права защищены
При использовании материалов активная ссылка на источник обязательна.