сущность. Слыша в ушах своих этот иной тон, мы в один прекрасный день,

возможно, совсем иначе, чем прежде, осмыслим эпоху начинающегося завершения

нигилизма. Быть может, мы поймем тогда, что недостаточно ни политических,

ни экономических, ни социологических, ни технических и научных перспектив,

недостаточно даже и метафизических и религиозных перспектив, чтобы мыслить

то,

173 что совершается в эту мировую эпоху. То же, что задает эта эпоха мысли,

что задает она ей мыслить,— это не какая-то глубоко скрытая вадняя мыояь, а

нечто расположенное совсем близко к нам — нечто расположенное ближе всего к

нам, мимо чего мы постоянно проходили лишь потому, что оно именно таково. А

проходя и проходя мимо, мы постоянно и совершаем, сами того не замечая, то

самое .убиение бытия сущего, о каком мы столько говорили.

А чтобы замечать, нам достаточно будет задуматься хотя бы над тем, что

говорит о смерти Бога безумец, над тем, как он это говорит. Быть может,

теперь мы уже не пропустим столь поспешно мимо ушей сказанное в самом

начале пьесы, которую мы разъясняли; безумный человек «без передышки

кричал: «Ищу Бога! Ищу Бога! » »

Так этот человек безумен? Насколько? Он тронулся. Ибо сдвинулся с

плоскости прежнего человека, на которой утратившие действительность идеалы

— сверхчувственный мир — выдаются за действительное, между тем как обретает

действительность противоположное им. Этот стронувшийся с места человек

выдвинулся над прежним человеком. И все же он вследствие этого лишь

полностью вдвинулся и вошел в заведомо определенную сущность прежнего

человека, в заведомо определенное такому человеку бытие. Этот таким путем

сдвинувшийся н стронувшийся с места человек именно поэтому не имеет уже

ничего общего с повадками торчащих на площади праздных зевак, «не верующих»

в Бога. Ибо эти люди не потому не веруют в Бога, что Бог как таковой

утратил для них достоверность, а потому, что они сами отказались от

возможности веровать и уже не могут искать Бога. Они больше не могут

искать, потому что перестали думать. Торчащие на площади бездельники

упразднили мышление, заменив его пересудами,— болтовня чует нигилизм всюду,

где предчувствует опасность для своих мнений. Подобная самоослепленность,

сверх всякой меры ширящаяся перед лицом настоящего нигилизма, пытается

заглушить в себе страх перед мышлением. Однако страх этот — страх перед

страхом.

Напротив того, безумный человек, и это однозначно так после первых же

произнесенных им слов, и это еще куда однозначнее так для того, кто хочет

слышать, после последних произнесенных им слов,— это тот человек, что ищет

Бога: крича, взывает к Богу. А что уши наших мыслей — неужели все еще не

расслышат они его вопль? Уши до той поры не услышат, пока не начнут

мыслить. Мышление же начнется лишь тогда, когда мы постигнем уже, что

возвеличивавшийся веками разум — это наиупрямейший супостат мышления.

СТРАДАНИЕ ДОБРОМ

Правы те профессиональные философы, которые пожимают плечами, или разводят

руками, или делают ещё что-то в этом роде при словосочетании лфилософия

Ницшез. Он совсем не философ в приемлемом для них смысле слова. Кто же он?

Говорят: он Ю философ-поэт, или просто поэт, или философствующий эссеист,

или лирик познания, или ещё что-то! Пытаются даже систематизировать его

труды по периодам: романтико-пессимистический (от лРождения трагедииз до

лбеловеческого, слишком человеческогоз), скептико-позитивистический (до Ю

отчасти Ю лВесёлой наукиз и лТак говорил Заратустраз) и, наконец,

собственно лницшеанскийз (последние произведения). Возразить против этого

было бы нечего, даже напротив, это могло бы вполне отвечать сути дела при

условии, что искомой оставалась бы как раз суть дела. Философия такого

ранга и масштаба, как ницшевская, всегда есть рассказ о некоем лсобытииз, и

если правила систематизации и таксономии распространяются на горизонтальную

перекладину рассказа, то лишь в той мере, в какой она пересечена

вертикальной перекладиной названного лсобытияз. бтобы составить себе теперь

некоторое представление о лсобытииз Фридриха Ницше, можно обратиться к

следующему сравнению: некто, заглянув в недоступную многим глубину, узрел

там нечто, настолько перетрясшее его мозги и составы, что итогом этого

стала новая оптика, как бы новый орган восприятия вещей. лЯ словно ранен

стрелой познания, отравленной ядом кураре: видящий всёз. Оглянувшись затем

вокруг, он не мог уже застать ничего другого, кроме сплошных несоответствий

виденному. Если исключить совершенно немыслимый в данном случае конформизм

притворства, а равным образом и всяческую богемность как возможные и

наиболее вероятные формы реагирования на диссонанс, то останется именно

казус Ницше Ю лбольше поле битвы, чем человекз. Cтепень погружения в

проблему превзошла меру личной выносливости; специфика ницшевского

лконтрудараз определялась почти исключительной имманентностью театра

военных действий: лкто нападает на своё время, Ю обронил он однажды, Ю тот

может нападать лишь на себяз. Разрушение традиционных ценностей Ю и здесь

дан нам, пожалуй, первый ключ к адекватному прочтению Ю оборачивалось

сплошным саморазрушением; эксперимент, к непременным условиям которого

принадлежал фактор самоидентификации; говоря грубо и уже как бы под

диктовку самого языка, он был тем, что он бил Ю от юношеского Сократа до

знакомого нам лБогаз, пожертвовавшего лпрофессуройз. Следовало бы ещё и ещё

раз подчеркнуть это обстоятельство, чтобы раз и навсегда избавиться от

вульгарного псевдо-Ницше, как от интеллектуального комикса, состряпанного

псевдо-праведниками всех стран. Говорят: Ницше Ю это лтолкни слабогоз и,

значит: ату его! Звучит почти как инструкция для вышибал, за вычетом

естественного и радикально меняющего суть дела вопроса: о каком это

лслабомз идёт здесь речь? Вот одно Ю чёрным по белому Ю из множества

решающих мест: афоризм 225 лПо ту сторону добра и злаз: лВоспитание

страдания, великого страдания Ю разве вы не знаете, что только это

воспитание во всём возвышало до сих пор человека?.. В человеке тварь и

творец соединены воедино: в человеке есть материал, обломок, избыток,

глина, грязь, бессмыслица, хаос; но в человеке есть и творец, ваятель,

твёрдость молота, божественный зритель и седьмой день Ю понимаете ли вы это

противоречие? И понимаете ли вы, что ваше сострадание относится к лтвари в

человекез, к тому, что должно быть сформовано, сломано, выковано,

разорвано, обожжено, закалено, очищено, Ю к тому, что страдает по

необходимости и должно страдать? А наше сострадание Ю разве вы не

понимаете, к кому относится наше обратное сострадание, когда оно защищается

от вашего сострадания, как от самой худшей изнеженности и слабости?з Будем

по крайней мере помнить, что философия Фридриха Ницше Ю это уникальный и

всей жизнью осуществлённый эксперимент саморазрушения лтвариз в человеке

для самосозидания в нём лтворцаз, названного лсверхчеловекомз. Нужно было

выпутываться из тягчайшей антиномии: мораль или свобода, предположив, что

традиционная мораль, извне предписывающая человеку целую систему запретов и

декретов, могла опираться только на презумпцию несвободы. Выбор был сделан

в пользу свободы Ю скажем так: свободы от морали, но и свободы для морали,

где мораль изживалась бы уже не командными методами общезначимых

императивов, а как моральная фантазия свободного индивидуума. атого

последнего шага не сделал Ницше, но всё, что он сделал, и не могло уже быть

ничем иным, как подведением к этому шагу. лМы должны освободиться от

морали...з Ю вот что было в нём услышано, и вот что не услышано Ю

продолжение: л...чтобы суметь морально житьз. Открыть самого себя Ю и этот

миф доподлинно разыгрывал структуру всякого мифа: шагать приходилось по

лтрупамз. лВас назовут истребителями морали, но вы лишь открыватели самих

себяз. аксперимент Ю отметим это ещё раз Ю катастрофически сорвавшийся, но

Ю что гораздо важнее Ю всё-таки случившийся.

ПОСМЕРТНоЕ СУДЬБо, ИЛИ "ФИЛОСОФ НЕПРИЯТНоХ ИСТИН"

Драматична не только жизнь Ницше, но и судьба его наследия. Затравленный

непониманием и одиночеством при жизни, он был извращен и оболган после

смерти. Скандалы вокруг его рукописей и их фальсификация последовали почти

сразу. Трижды в 1892-1899 гг. начинало выходить полное собрание сочинений

Ницше и дважды обрывалось.

Второе издание под редакцией Ф. Кёгеля, включившее значительную, часть

архивного наследия Ницше, прекратилось на 12-м томе. Причиной явился разрыв

Кёгеля с а. Ферстер-Ницше, когда он резко возразил против крайне

тенденциозного подбора заметок и черновых набросков 80-х годов, составивших

затем, после ухода Кёгеля, печально знаменитую фальшивку "Воля к власти".

Вслед за Кёгелем в 1900 г. от участия в фальсификациях, доходивших до

прямого подлога писем Ницше, отказался Рудольф птейнер, опубликовавший ряд

статей о том, что наследие гениального мыслителя очутилось в крайне

нечистоплотных руках его сестры, взявшей теперь на себя редактирование

нового полного издания, начатого в 1899 г. и составившего 19 томов.

В 1908 г. разразился грандиозный скандал в связи с тем, что К. Бернулли

выпустил документальную книгу "Франц Овербек и Фридрих Ницше", куда включил

ряд писем Ницше, доказывавших, что "любимая сестра" оказывалась на деле

"непримиримым противником" его философии и совершенно чуждой его "образу

мыслей". Скандал закончился судебным разбирательством, но поскольку

юридические права сестры на архив были безупречны, то она осталась его

владелицей вплоть до смерти в 1935 г., а второй том книги Бернулли

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12