1. ФРИДРИХ НИЦШЕ.
Фридрих Ницше (1844-1900) - один из самых блестящих и спорных
мыслителей европейской философии. Умерший на рубеже ХХ века он, по
замечанию К.Ясперса, наряду с С.Кьеркегором и К.Марксом стал современником
нового века. Время, в которое жил Фридрих Ницше, было очень сложным:
Германия переживала болезненный процесс объединения, проводимый жесткой
рукой Бисмарка, ломались столетиями накопленные стереотипы, нормы, правила,
которые были так привычны, приятны и ценны немецкой душе и которые так
хотелось сохранить. Немецкая интеллигенция, прекрасно образованная,
воспитанная цветом европейской культуры - сонмом великих поэтов, философов
и музыкантов, больше всего желала плодотворного развития идей и традиций
самой передовой в то время в Европе немецкой культуры и лишь очень немногие
видели необходимость радикальных перемен. Одним из них был Фридрих
Ницше.
Фридрих Ницше родился 15 октября 1844 года в Реккене, Саксония. Отец
и дед его были пасторами. Рано проявивший необычайную одаренность в
поэзии и музыке, филолог по образованию, в двадцать пять лет, он получил
место профессора филологии в университете Базеля. Его считали надеждой
немецкой филологии. Великий Рихард Вагнер был его другом, хотя между ними
было тридцать лет разницы. Его книги великолепны с точки зрения языка,
увлекательны для чтения и полны потрясающих по новизне идей. И тем не
менее практически все они были встречены в штыки как критикой, так и
читающей публикой, прижизненная слава Ницше носила скандальный характер.
Очевидно, дело было именно в его идеях.
Поворотным моментом в становлении концепций Ницше стало прочтение им
книги малоизвестного в те годы Артура Шопенгауэра "Мир как Воля и
Представление". "Я понял его, как если бы он писал для меня", - так
скажет Ницше о своем учителе. Несомненно, в Шопенгауэре его привлекла идея
Воли, которая, по определению автора, есть внутренняя сущность субъекта,
для которого мир есть объект созерцания - Представление. Воля также
оказывается у Шопенгауэра внутренней сущностью всех сил, созидающих мир.
Все есть в своей сущности воля, она лишь объективируется временем и
пространством, становясь волей к жизни (термин, мимо которого Ницше
пройти не мог). Нисходя по ступеням объективации (пространство и время,
платоновские идеи, силы природы, всякая деятельность человека), Воля
предстает объективному познанию лишь в виде объектов, определенных этими
ступенями объективации. Именно их рассматривает мышление и потому в своей
сущности Воля остается для него непознаваемой.
И лишь гений искусства - благодаря чистому созерцанию и неординарной
силе фантазии - способен познать и выразить в поэзии, живописи и музыке
вечную идею Воли. Высочайшее положение среди искусств занимает музыка,
свободная от оков языка и потому не только отражающая идеи, но и
непосредственно отражающая Мировую волю.
Метафизика Шопенгауэра захватила мятежный дух Ницше, в его Воле он
увидел вечную пламенную волю к свободе, а творческого гения, которым
руководит сама Мировая Воля, он увидел в Рихарде Вагнере.
Вагнеру посвящена первая книга Ницше - "Рождение трагедии из духа
музыки", сразу же вызвавшая скандал. Поступательное движение в искусстве,
по Ницше, "связано с двойственностью аполлонического и дионисического
начал". Мистерии дионисического культа символизируют жизнь человека в
таинственном и великолепном мире, его инстинктивное единение с
природой. "Дионисическое искусство хочет убедить нас в вечной радостности
существования, но только искать эту радостность мы должны не в явлениях,
а за явлениями". Аполлоническое же, напротив, это "полное чувство меры,
самоограничение, свобода от диких порывов". В досократической Греции эти
начала, борясь и соединяясь, создали великое искусство трагедии, которая
"возникла из трагического хора" (а хор - это отголосок дионисийских
праздников), который "разряжается аполлоническим миром образов".
Трагедия, таким образом, отразила противоречия в человеческом
мироощущении, борьбу с природой и с самим собой, как с ее частью.
Именно в этом качестве греческая трагедия стала одной из основ всей
европейской культуры.
Однако уже "огромное циклопическое око Сократа, в котором никогда не
сверкало безумие художнического вдохновения", разбило это единство двух
начал, уничтожив трагедию. Ницше обвиняет Сократа в насаждении неслыханной
тирании разума и морали, вытеснившей дионисическую свободу духа в
бессознательное и заменившей ее инструкциями по эксплуатации жизни. Таким
образом в истории культуры и человеческого сознания происходит "вечная
борьба между теоретическим и трагическим миропониманиями", между, с одной
стороны, ханжеством скукой и, с другой стороны, свободой и весельем. Причем
последнее всячески подавляется общественными нормами, моралью и всяким
идеализмом, объявленным Ницше "мошенничеством высшего порядка".
С исчезновением дионисического духа связывается "бросающееся в глаза
... вырождение греческого человека" и современное плачевное состояние
человеческого духа. Однако "несомненные предзнаменования дают нам
ручательство в том, что в современном нам мире происходит обратный
процесс постепенного пробуждения дионисического духа!" "Новым Эсхиллом"
объявляет Ницше Рихарда Вагнера, в музыке которого он видит
свидетельство возрождения трагического мифа в немецком духе, а с ним и
новой жизни немецкого гения.
Таким образом, Фридрих Ницше начал проповедовать имморализм и
возвращение к первозданной свободе, единение с природой посредством
освобождения инстинктов из-под гнета морали и норм общественного порядка -
идею Вечного Возвращения.
В дальнейшем Ницше отказывается от союза с Шопенгауэром, порицая
"шопенгауэровскую слепую волю к морали", а также и от Вагнера с его
"неисправимым романтизмом". Вагнера, как оказалось, гораздо больше
заботил собственные успехи и популярность, и он рассматривал Ницше как
собственного агитатора. "Человеческое, слишком человеческое" вышло с
посвящением "памяти Вольтера", что одно уже могло вызвать скандал, и с
подзаголовком "Книга для свободных умов", хотя, как признается автор уже
на первых страницах, "когда мне это было нужно, я изобрел для себя и
"свободные умы"... таких умов нет и не было". Однако он надеется, что
"наша Европа будет иметь среди своих сыновей завтрашнего и
послезавтрашнего дня таких веселых и дерзких ребят".
Книга эта, составленная из девяти отделов, каждый из которых
анализирует аспекты человеческого бытия в мире, человеческого общества и
человеческого сознания показывает, как мало в человеке и его жизни
подлинного величия и свободы, как сильно закрепостил он себя
многочисленными представлениями и предрассудками, сложившимися в моральные
установления и как спокойны и беззубы его мысль, наука, выхолощено
искусство. Все это только лишь "человеческое".
Всем этим "человеческим" связаны людские души, и потому, чтобы могли
появиться вновь (как когда-то существовавшие изначально), "свободные умы",
душа должна испытать, "как решающее событие своей жизни" испытать "великий
разрыв" со всем этим безнадежно человеческим. "Лучше умереть, чем жить
здесь"... и это "здесь", это "дома" есть все, что она любила доселе!"
Выпутываясь из тягчайшей антиномии: мораль или свобода, Ницше
предполагает, что традиционная мораль, извне предписывающая человеку целую
систему запретов и декретов, могла опираться только на презумпцию
несвободы. Выбор в пользу свободы диктуется взрывом внутренних сил
человеческой души, изначально свободной и вечно стремящейся вернуться в
лоно свободной воли.
"Этот первый взрыв силы и воли к самоопределению, самоустановлению
ценностей, эта воля к свободной воле" - приводит душу, в которой зреет
свободный ум и нарастает "все более опасное любопытство": "Нельзя ли
перевернуть все ценности? И, может быть, добро есть зло (А Бог - выдумка и
ухищрение дьявола?) И, может быть, в последней своей основе все ложно?..."
Такие мысли обрекают свободный ум на томительное одиночество, но в нем
видит Ницше единственный путь к "зрелой свободе духа". Свободный ум живет
уже "вне оков любви и ненависти, вне "да" и "нет", добровольно близким и
добровольно далеким". Огромное количество вещей он видит далеко под собой,
они его не заботят и не касаются. Он становится "господином над собой,
над собственными добродетелями", прежде бывшими его господами, а теперь
ставшими "орудиями наряду с другими орудиями".
"Довольно, свободный ум знает отныне, какому "ты должен" он
повиновался, и знает также, на что он теперь способен и что ему теперь -
позволено..." Познав это, свободные умы познают теперь и свою задачу
"испытать душой и телом самые разнообразные и противоречивые бедствия и
радости в качестве искателей приключений и путешественников вокруг того
внутреннего мира, который зовется "человеком", в качестве измерителей
каждого "выше", каждого "сверх иного"... В сущности, речь идет о некоем
аналоге коперниканской парадигмы: «Я», вращавшееся прежде вокруг
объективного мира ценностей (моральных, религиозных, научных, каких
угодно - человеческих), отказывается впредь быть периферией этого центра и
хочет само стать центром, самолично определяющим себе меру и качество
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12
