богатство как таковое. Место фантазма оказывается в самой социальной

практике, реализующейся по принципу фетишистской инверсии, иллюзии,

осуществляющей фундаментальную подмену. Иллюзия эта не является ложным

сознанием, не искажает некое гипотетическое знание о действительности, она

реализуется в самой действительности, конституируя саму деятельность людей,

как трансфер. «Они упускают из виду, они заблуждаются не насчет

действительности, а насчет иллюзии – иллюзии структурирующей их

действительность, их реальную социальную активность. А эта упущенная,

неосознаваемая иллюзия функционирует уже как идеологический фантазм»[44].

Проблема идеологии рассматривается сквозь призму учения Лакана о

подлинности субъекта как функции стратегии желания. Исходные условия

стратегии желания заключаются в том, что субъект обнаруживает себя перед

лицом некой субстанциональной истины (тайны), к которой он не допущен,

которая ускользает от него (бесконечно). Субъект, сталкиваясь с

загадочным и недостижимым Другим, задается вопросом « Что хочет Другой?»

который на самом деле есть вопрос самого Другого.

«Деятельность, именуемая психоанализом зиждется на определенной

структуре»[45]. На «структуре времени» задаваемой процедурой анализа

реализующегося как символическая интеграция и осуществляющего ретроактивную

«реализацию смысла» (проработку означающего).

Ключевые элементы этой структуры непосредственно взаимосвязаны друг

с другом: одни определяется через другие, через отношения элементов,

через их движение и направление. Элементы и их отношения и структурируют

самого субъекта. Задача Лакана, заключается в дешифровке субъекта, причем

такого рода логика изначально конституирована бессознательным.

«Бессознательное есть цепь означающих, которая где-то в другом месте

(«на другой сцене») настоятельно повторяются, проникая в лазейки,

предоставляемые ей наличным дискурсом и мышлением, которое тот изнутри

формирует»[46].

«Бессознательное структурировано как язык», языковая структура,

которая в точности соответствует двум аспектам языка: метафоре и метонимии,

т.е. эффектам замещения и комбинации означающих, возникающих в

синхроническом и диахроническом измерениях дискурса. Отсюда субъект

определяется как «шифтер или индикатив, указывающий в подлежащем

высказывания субъект, в смысле того, кто ведет речь. Другими словами, он

указывает на субъекта акта высказывания, но при этом отнюдь не означает

его». Таким образом, Лакан описывает механизм трансфера.

Истина проистекает из неузнавания. Только проработав неузнавание,

мы можем открыть подлинную натуру другого и преодолеть собственные

недостатки. «Наш путь к истине совпадает с самой истиной». Воображаемое «Я»

(тот образ, который представляется нам наиболее привлекательным, это то

«какими мы бы хотели бы быть») существует на основе неузнавания своих

предпосылок, обусловленных структурой символического порядка.

Т.е. воображаемая идентификация строится на некоем осадке, который

выпадает в результате символизации Реального в процессе означивания.

Продвинувшись слишком далеко в обнаружении истины (недоступного нам

Реального) мы рискуем самой своей онтологической устойчивостью. Ибо сама

это устойчивость конституируется иллюзией, проистекает из неузнавания.

Истина вырабатывается самим анализом, т.е. анализ задает границы значения.

Субъект конституируется этим процессом, но не управляет им. Анализ-это

символизация воображаемых следов, определяемых Лаканом как «симптом».

Симптом предстает перед нами сначала как след, который и останется всегда

непонятным, до тех пор, пока анализ не продвинется достаточно далеко.

Симптомы смысла не несут, они лишь указатели того, откуда проистекают.

Деррида предлагает использовать фрейдовское понятие следа (симптома) вне

рамок метафизики присутствия. «След есть стирание себя, своего собственного

присутствия, он составляется угрозой или страхом своего непоправимого

исчезновения, исчезновения своего исчезновения»[47].

Неузнавание является имманентным условием окончательного достижения

истины, более того, оно изначально обладает позитивным онтологическим

измерением. Хайдеггер говорит: «Конечность Dasein – разумение бытия - лежит

в забытости. Она не есть нечто случайное и преходящее, но образует себя

необходимо и постоянно. Любая фундаментально-онтологическая конструкция,

нацеленная на раскрытие внутренней возможности разумения бытия, должна

набрасыванием вырывать у забытости устанавливаемое наброском. Так что

аналитика Dasein с самого начала должна стремиться к усмотрению Dasein в

человеке в свете именно того способа бытия человека, который по своей

сущности тяготеет к тому, чтобы отставлять Dasein и его разумение бытия,

т.е. изначальную конечность, в забытость»[48].

За неузнаванием скрывается наслаждение, а знание приводит к потере

этого наслаждения (« наслаждение возможно только при условии некоторого не-

знания»). С точки зрения Лакана реальное ядро наслаждения – симптом,

сохраняющийся как избыток и постоянно возвращающийся, невзирая на попытки

разрешить его анализом, выразить в слове его смысл.

Симптом – это шифрованное, кодированное сообщение у которого есть

свой адресат. Он изначально формируется ради своего истолкования, для

Другого, который и наделяет его смыслом. Даже будучи истолкован он

продолжает существовать, потому что симптом – это не только кодированное

сообщение для субъекта, но и одновременно способ организации своего

наслаждения. Поэтому субъект не в силах отказаться от своего симптома после

истолкования. Это шифрованное сообщение скрывает за собой фантазм как

сущность наслаждения.

Проблему разрешения симптома, сохраняющего свою структуру и после

истолкования и после дистанцирования от фантазма Лакан пытался решить через

введенное им понятие «синтома». Это такое означающее, которое не включено в

некую сеть, а непосредственно наполнено наслаждением. Синтом – это «

некоторая конфигурация означающих пронизанная наслаждением», это «

наслаждение со смыслом». Только симптом как синтом позволяет субъекту

«избежать безумия», «выбрать что-то (образование симптома) вместо ничто

(разрушение символического универсума)».

Только симптом придает некий минимум устойчивости бытию-в-мире,

связывая наслаждение с определенным означающим, с символическим

образованием. (В психоаналитической практике – это окончание

психоаналитической процедуры, в которой происходит идентификация с

симптомом. Пациент способен распознать в Реальном своего симптома

единственное основание бытия). «Симптом: патологическая, специфическая

конфигурация означающих, некий рубеж наслаждения, инертное пятно,

противящееся коммуникации и истолкованию, пятно не могущее быть включенным

в движение дискурса, в систему социальных связей, но в то же самое время,

являющееся их условием»[49].

Лакан описывает структуру производства субъективности в процессе

символизации желания. Процесс субъективации можно рассматривать как одну из

составляющих процесса означивания. Именование объекта, идентификация с

определенным словом происходит с необходимым разрывом между самим объектом

и именем его выражающем. Именование, как и процесс субъективации,

происходит опосредовано, ретроактивно. Это – основной смысл элементарной

формы графа желания.

Промежуток, пустотность образующаяся в процессе включения субъекта в

символический порядок порождает некий остаток, который именуется Лаканом

objet petit a, как «то, что есть в объекте помимо его самого». Как продукт,

как то что остается после процедуры символизации являясь вакуумом и

пустотностью – это и есть Реальное, но как исходный пункт, как основание,

Реальное – это полнота, без какой бы то ни было нехватки. В качестве

изначально утраченного объекта этот остаток до определенной степени

совпадает со своей утратой – это есть воплощение пустоты, которая

функционирует как объект желания. Он не обладает позитивным содержанием,

«это объективация перерыва в реальности, открытого появлением

означающего»[50]. Означающее – «это уже не материальный носитель

означаемого, абстрактного представления, как у Соссюра», это субститут,

восполняющий пустоту, он репрезентирует ее нехватку. Парадокс означающего в

том, что он выступает частью репрезентации действительности («восполняет

пустоту, дыру в ней»), и одновременно с необходимостью включен в сам факт

означивания. Желание артикулируется самим разрывом между означающим и

означаемым.

Этот остаток на другом уровне (уровень наслаждения в полном графе)

трактуется как некое не включенное, выпавшее из означивания наслаждение.

«Наслаждение – это то, что не может быть символизировано, его присутствие в

поле означающего может быть определено только по дырам и возмущениям в этом

поле. Так что единственно возможным означающим наслаждения является

означающее нехватки в Другом, означающее неполноты Другого»[51].

Наслаждение сопротивляется символизации, включению в Порядок, так

как само по себе принадлежит Реальному как полноте этого наслаждения.

Отсюда разрыв, пустота, которая характеризует субъекта, попавшего в сети

означающего. Он одновременно принадлежит этому Порядку, Закону, а с другой

стороны содержит в себе непроницаемое ядро Реального, которое ускользает от

этого символического порядка (Другого).

Однако Другой тоже является перечеркнутым фундаментальной

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11