превращать свой секс в непрерывный дискурс, размножается и трансформируется
в разнообразных механизмах, которые через порядки экономики, педагогики,
медицины, правосудия побуждают, извлекают, оборудуют, институционализируют
дискурсы о сексе.
Фуко говорит о новом типе власти, выступающей не в форме закона, не
в качестве последствия действия какого-то определенного запрета, но
осуществляющий свое действие через умножение отдельных форм секса. Власть
не фиксирует границу, но изобретает различные формы и поля дискурса, следуя
за ними по линиям бесконечного внедрения. Власть не исключает
сексуальность, но внедряет ее как способ спецификации индивидов.
«Власть не старается избежать сексуальности, но притягивает ее
вариации посредством спиралей, где удовольствие и власть друг друга
усиливают; не устанавливает барьеры, но оборудует места максимального
насыщения. Она производит и фиксирует сексуальную разнородность»[27].
Желание – это не столько враг, сколько опора. Власть перемещается
вдоль всей этой опоры, умножая свои промежуточные пункты и свои действия, в
то время как ее цель расширяется и разветвляется, продвигаясь в глубь
реального теми же путями, что и сама власть, сооружающая линии бесконечного
внедрения. Власть функционирует как призывной механизм – она притягивает,
извлекает те странности, за которыми неустанно следит. Удовольствие и
власть не противостоят друг другу, но следуют друг за другом, чередуются
друг с другом и усиливают друг друга.
Фуко описывает четыре функции реализации власти в производстве
диспозитива сексуальности:
1. через линии бесконечного внедрения власти на
микроуровнях;
2. через производство и спецификацию сексуальных отклонений,
что ведет за собой спецификацию индивидов, «погружение
извращений в тела»;
3. через сенсуализацию власти, что проявляется в
медикализации, педогагизации, психиатризации
сексуальности;
4. через интенсификацию диспозитива сексуальности, через
насыщение.
Власть осуществляет свое действие через умножение отдельных форм
сексуальности, через спецификацию отдельных форм периферийной сексуальности
и тем самым спецификацию индивидов с помощью сексуальности, через места их
максимального насыщения.
В XIX веке складывается научный дискурс о сексе, вокруг и по поводу
него строится необъятный аппарат производства истины. Фуко выделяет
способы, с помощью которых ритуалы признания, в форме которого существовала
«истина о сексе» в Средневековье, трансформируется в схемы научного знания:
1. клиническая кодификация способов «заставлять говорить» -
процедура признания вписывается в поле научно приемлемых
наблюдений.
2. появляется постулат всеобщей и диффузной причинности:
«Принцип секса как «причины все и вся» есть теоретическая
изнанка технического требования: заставит функционировать в
практике научного типа такого признания, которое должно
было быть одновременно и тотальным и детальным и
постоянным»[28].
3. принцип латентности присущей сексуальности, позволяющий
сочетать принудительность трудного признания с научной
практикой.
4. метод интерпретации: истина не заключена в самом субъекте.
Она конституируется на двух полюсах: через само признание и
его дешифровку.
5. медикализация последствий признания: получение признания и
его последствия переписываются в форме терапевтических
действий. «Истинное – если оно сказано вовремя, кому нужно,
сказано тем, кто является одновременно и его держателем и
ответственным за него, - лечит»[29].
Буржуазное общество, складывавшееся в XVIII веке, предприняло
попытку сформулировать о сексе фундаментальную истину. Появился целый
арсенал инструментов, чтобы о нем производить истинные дискурсы. Секс
вписывается не только в экономику удовольствия, но и в упорядоченный режим
знания. Постепенно секс становиться общим и беспокоящим смыслом,
пронизывающим все наши действия и все наши существование, «всеобщее
значение, универсальная тайна, нескончаемый страх».
Чтобы эта форма власти осуществлялась, она в гораздо большей
степени, чем старые запреты требует внимательных и даже любопытствующих
присутствий, она предполагает разного рода общности, она действует через
разного рода обследования и наблюдения, она нуждается в обмене дискурсами
через вопросы вымогающие признания, и через откровенности выходящие за
пределы вопросов. Здесь признание гарант статуса, ценности, идентичности
субъекта. Истина, которая является как нечто недоступное, извлекается из
глубин себя.
Конституирование себя в качестве субъекта через процедуры признания,
которое предполагает другого оценивающего, признающего, направляющего, где
истина обо мне самом должна быть сформулирована и подкреплена подлинностью
высказываемого. «Признание – это такой дискурс, ритуал». Этот истинный
дискурс производит действие в том, кто его выговаривает, конституируя его
через практику признания. Эта практика распространилась через процедуры
покаяния, наставничества, врачевания в отношения между детьми и родителями,
учениками и педагогами, пациентами и врачами, преступниками и судьями.
Истиной о сексе (о моем сексе) располагает другой, который знает то,
чего не знаю я. О причинах действующих внутри меня, о бессознательном, о
том каким я должен быть – всем этим заведуют властные отношения сил,
которые в свою очередь и производят эту истину, формализуясь, превращаются
в то, что Делез называет «машинами». Машины занимают и заселяют каждый
кусочек диспозитива, тогда как сам диспозитив образует ту неделимую среду,
сплошная протяженность которой распределяется без разрыва между конкретными
машинами.
«Машина всегда обладает той истиной, которую получает в зависимости
от условий своего создания»[30]. Диспозитив осуществляет функцию разметки,
стратификации знания, это принцип организации реального в целое.
Стратификация знания проходит по линиям взаимодействия между
стратифицированным и не стратифицированным. Силовые отношения или власть,
являясь нестабильными, исчезающими, виртуальными не поддаются формализации,
упорядочиванию, но они, тем не менее, становятся условием стратификации
знания, обеспечивают распространение и формализацию знания в упорядоченное
целое, которое определяется присущими каждой страте комбинациями зримого и
высказываемого.
Диспозитив находится в постоянном соприкосновении с линиями внешними
ей, где образуются очаги сопротивления, новые взаимоотношение сил. «Это
неоформленное внешнее есть битва, оно похоже на зону турбулентности и
урагана, где мечутся отдельные точки и завязываются новые отношения между
ними»[31]. Диспозитив как имманентная причина осуществляет конкретные
взаимодействия через интеграцию, дифференциацию и актуализацию своих же
следствий.
Знание движется между двумя формами актуализации: между выражением и
содержанием, между дискурсивным и недискурсивным, между высказываемым и
зримым. Между этими же формами обнаруживается разрыв или как говорит Фуко
«не-место», между ними существует трансверсально (диагонально) действующее
соотношение сил, в которых образуются точки мутации, сопротивления,
творчества обеспечивающие последовательность сменяющих друг друга
диспозитивов или страт внутри них.
Мышление происходит в промежутке, в разрыве между видением и
говорением, и, следовательно, сам человек занимает этот промежуток и
определяется силами составляющими его. «Речь идет о составляющих силах
человека: с какими другими силами они сочетаются, и какое соединение из
этого получается?»[32].
Силы в человеке подразумевают лишь только определенные места, точки
приложения, некую область существующего при взаимодействии с иными силами
образующие различные его модусы.
Линия внешнего с множественностью точек мутации, или взаимоотношения
власти, определяющие подвижность стратифицируемого – это движущаяся
материя, «оживляемая перистальтическими движениями, складками и изгибами,
образующими внутреннее: это не нечто иное, отличное от внешнего, это как
раз и есть внутреннее внешнего»[33].
Начиная с XIX века силы внешнего через измерение конечного по его
отношению к бесконечному начинают стягивать его, образуя некую глубину, в
которой размещается человек. В этом разрыве в связях внешнего, в этом
искажении стратифицированного знания, в движении между позитивностями и
занимает свое место человек. Разрыв, результатом которого становятся
складки, рефлексия; складка внешнего (образующая Я) детерминируется
процессом субъективации, то есть «местами, через которые проходит складка».
Делез говорит о четырех «складчатых зонах», четырех складках
субъективации: это материальная компонента нас самих; соотношение сил в
собственном смысле слова (потому что соотношение сил образует складку);
затем складка знания или истины (она образует отношение истинного к нашей
сущности и удостоверяет ее подлинность) и последняя складка, это складка
самого внешнего. Складки эти изменчивы, существуют в разных ритмах, а их
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11
