просвещения.

При объяснении отсталости России сравнительно со странами Западной

Европы Хомяков все же обращается к раздробленности, причину которой видит

не в отсутствии государственного единства, а в различии тенденций

государственной власти и сельских общин. Государство всегда стремилось к

политической формальной универсальности, т. е. было оторвано от народа;

общины, напротив, представляя сам народ, строились на принципе

обособленности и внутренней свободы, заключающем в се6е «живое», социальное

начало, слитое с религиозной верой. Народное начало в конечном счете

победило: Россия образовала единую общину и свободно избрала народного царя

Михаила Романова, который и соединил власть с внутренней правдой.

В этой связи реформы петровского государства получают у Хомякова самую

отрицательную оценку. Петр I, хотя и пробудил в России сознание своей силы

и излечил некоторые застаревшие болезни, но направил страну по ложному

пути. С помощью грубых вещественных средств он поработил всех во имя

государства, не поняв главного, что сила заключается в законе нравственной

любви, т.е. в истинной вере. В ходе его преобразований игнорировалась

русская самобытность; во всех областях жизни стало широко

распространяться чуждое народу западничество, к счастью, однако, не

успевшее исказить коренные начала русской жизни - православие и общину.

Как прошлое, так и будущее России Хомяков связывает с православием,

которое и станет источником истинно русского просвещения. Это возможно

потому, что все государственные вопросы разрешены, а культурный уровень

народа достиг необходимого минимума. Из этой концепции выводится и

программа будущего идеального мироустройства на реальном. основании

русской жизни, сохраненном народом, - на общине, которую Хомяков

рассматривает вне экономических и политических отношений, только как

категорию «образа жизни», наполненную духовно-нравственным, религиозным,

«соборным» содержаноем. В этом вся суть славянофильского понимания общины.

Понимание народа как «живого» социального тела, как носителя начал

исторической жизни сближает Хомякова с Грановским, указывая на один из

общих источников их социологии - органическую теорию. Но отличие между

ними состоит в том, что понятие Грановского «народный дух» Хомяков

заполняет православием, скрепленным обручем «соборности».

Опираясь на свои социологические построения, Хомяков подходит к

решению крестьянского вопроса, который стоял в центре внимания общественной

мысли России середины Х1Х в. Начало крепостнических отношений он выводил из

«полюбовной», «взаимовыгодной» сделки между крестьянином и помещиком.

Юридическое же оформление крепостного права является результатом случайного

стечения обстоятельств и невежества. По его словам, «крепостное право есть

не что иное, как грубая полицейская мера, выдуманная нуждою

государственною, но не уничтожившая братства человеческого».

Первоначально дворяне получали земли как плату за службу, и раздача

земли проводилась на договорных началах с общинами.

Поэтому землевладелец-дворянин становился главою общины. Однако при Борисе

Годунове начался массовый уход крестьян от помещиков, то вызвало со

стороны государства ответные меры: был отменен Юрьев день, и крестьян тем

самым закрепили за помещиками, которые, будучи землевладельцами,

распространили свое право на владение людьми. В этом и состояла суть

государственных полицейских мер, отнюдь не вытекавших из существа исконных

общинных начал.

Сложившемуся порядку вещей Хомяков придает смягченную форму,

манипулируя понятиями «собственность» и «владение». Он отрицает абсолютное

право собственности на землю. Частная собственность на землю есть лишь

«пользование», различающееся по степеням, а субъектом права собственности

выступает только государство. Это право пользования для всех является

наследственным. Отсюда Хомяков делает вывод, что и помещики, и крестьяне

в сущности одинаково являются землевладельцами. Таким образом, от

крепостного права остается чисто юридическая форма, а решение крестьянской

проблемы, как полагал Хомяков, возможно путем признания самими помещиками

права крестьян на землю. Иными словами, это было такое решение, которое

всецело ставилось в зависимость от воли помещичьего класса, сохраняло

помещичье землевладение и привилегии дворянства. Подобные соображения легли

в основу проекта освобождения крестьян, который Хомяков составил накануне

реформы. В нем, в частности, крестьянам предоставлялась личная свобода и

двухдесятинный надел на душу за выкуп. При решении крестьянского вопроса он

учитывал необходимость сохранения общины, которая представлялась ему

основой будущего общественного устройства России не только в области

сельского быта, но и в городе.

Философия Хомякова непосредственно примыкает к его социологии,

построена на тех же религиозных принципах и является дополнением

славянофильского учения о «крахе» западной цивилизации. Он считает, что все

философские школы, развившиеся на Западе, как идеалистические, так и, тем

более, материалистические, явились судом над ее просвещением, впавшим в

рассудочную односторонность.

Еще в начале 40-х годов, в пору широкого распространения в России

гегельянства, Хомяков высказывал крайне критическое отношение к философии

Гегеля. Тогда его критика не выходила за пределы салонных споров, хотя

столкновения с Герценом достигали большой остроты. В следующем десятилетии

Хомяков систематизировал свою позицию в отношении западноевропейской

философии и выступил в печати с рядом статей, в которых изложил также

собственную программную точку зрения.

Борьба Хомякова против Гегеля и Фейербаха вполне естественна для

философствующего богослова. Но она имела и другую сторону. Системы

выдающихся немецких мыслителей сыграли важную роль в философском развитии

России как главные теоретические источники диалектического и

материалистического мировоззрения формировавшейся революционной демократии.

В этом отношении взгляды Хомякова представляют собой негативную реакцию на

философию Герцена и Белинского.

Философия Гегеля вызывает возражение Хомякова в основном в двух

пунктах: во-первых, со стороны логического рационализма и, во-вторых, со

стороны ее бессубстратности. В этой связи большой интерес представляет

дневниковая запись Герцена, относящаяся к 1842 г. и сделанная тотчас же

после одной из схваток с Хомяковым. Отдавая должное пониманию им

действительно слабых сторон гегелевской системы, Герцен показывает ход его

логических рассуждений, изворотливость и проницательность мысли. Хомяков

оставляет в стороне общие результаты и частные выводы, «идет в самую глубь,

в самое сердце, т. е. в развитие логической идеи». Нападкам подвергается

проблема логического и исторического. По мнению Хомякова, невозможен

переход от факта к мысли и обратно, так как факт многогранен и богаче по

содержанию, чем мысль, которая лишена случайного и конкретного. Точно так

же из абстракции не может быть воссоздано живое явление, поскольку в ней

недостает полноты действительного содержания. На этом основании Хомяков

заявлял, как, пишет Герцен: «Живой факт может только в абстракции знаем

мыслью, покоряем ею, но как конкрет выпадает из нее. Итак, логическим

путем одним нельзя знать истину. Она в самой жизни - отсюда религиозный

путь». Хомяков, таким образом, верно схватывает суть перехода от

конкретного к абстрактному и находит слабое место у Гегеля, который

придает абстракциям субстанциональное значение. При этом Хомяков занимает

более правую позицию, отрицая возможность логического познания и

подчиняя разум вере.

По существу эти же мысли, высказанные в споре с Герценом, Хомяков

развивает в статьях «По поводу отрывков, найденных в бумагах И. В.

Киреевского» и «О современных явлениях в области философии». В них он снова

возвращается к критике гегелевского рационализма и к своей излюбленной

идее о невозможности логического знания, правда, используя уже несколько

другую аргументацию. Исходя из того, что предметный мир создан богом,

Хомяков доказывает, что человек не в состоянии познать действительность

при помощи разума, потому что, во-первых, в процессе познания отвлекается

от случайного и тем самым теряет богатство содержания вещей; во-вторых,

познаваемые вещи не содержат первоначала во всей полноте его сил (божество

лишь частично проявляет себя в каждом отдельном случае), а бог как

сущность мира остается вне познания, так как не переходит на степень

познаваемого предмета. И в данном случае сознательно открывается дорога

вере.

Философию Гегеля Хомяков объявил бессубстратной на том основании, что

из чистой идеи (чистое бытие) нельзя вывести многообразие вещественного

мира. И снова он попадает в цель, так как первоначальный момент движения

идеи действительно является одним из самых темных мест в логике Гегеля.

Однако Хомяков «исправляет» Гегеля в пользу богословского толкования. Он

полагает, что за основу мира должно принять «богатый дух», содержащий в

себе мысль как полноту мира и волю как источник, деятельную силу его

существования. Но более всего возмущает Хомякова то, что «бессубстратная»

система Гегеля породила материалистические учения, которые вложили в нее

в качестве субстрата вещество. «Не дожил великий мыслитель, - писал он о

Гегеле, - до такого посрамления, но может быть и не осмелились бы его

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11