активной аннигиляцией. Действительно, процесс философских размышлений

отбрасывает субъекта к трансформирующемуся историческому действию и в его

рамках устанавливает конфигурированные модусы активного самосознания в его

приложении к истории. Что же касается размышлений о бытии, которые

достигают своего пика в мысли Хайдеггера, то в них восстанавливается бытие

как таковое, которое есть сила аннигиляции, или, по меньшей мере, ставится

вопрос о возможности такого.

И это также есть пункт, к которому ведёт нас Морис Мерло-Понти. Но

если ссылаться на его текст, то можно заметить, что именно это в этом

пункте он и пытается упразднить, дабы предположить возвращение к истокам

интуиции, касающейся видимого и невидимого, чтобы вернуться к тому, что

выше всех рефлексий, тетических и нететических, дабы определить появление

самого видения. Для него это сводится к вопросу восстановления — так как по

его словам есть лишь вопрос реконструкции или восстановления, а не

противоположного хода, — вопрос воспроизводства способа, с помощью которого

не из тела, а из того, что он называет плотью мира, первоначальная точка

видения и может возникнуть. Может показаться, что таким образом в этой

незаконченной работе кто-либо видит появление чего-то, подобного поиску

безымянной субстанции, из которой я, видящий, выделяю себя. Из тенет (rets)

или лучей (rais), если вы предпочитаете, в сиянии, частью коего я сперва

являлся, я возник как глаз, определённым образом допустив возникновение из

того, что я бы назвал функцией видения (voyure).

Исходит бурный аромат, на горизонте, где охотится Артемида, едва

сверкает, ведь с её касанием это и связывается в тот момент рокового

провала, в котором теряется говорящий.

Однако это ли реальность, которой он хотел обладать? Эти следы, что,

оставаясь, свидетельствуют о части, всплывают из его размышления, которое

позволяет в этом усомнится. Точки отсылки, здесь намеченные, с большей

определённостью относятся к строгому психоанализу и дают нам возможность

понять направление поисков, возникшее в рамках философской традиции и

приведшее к новому измерению в размышлении о субъекте, при анализе

улавливаемому.

Лично я не мог не быть поражен определённостью тех заметок, которые

для меня являются менее загадочными, чем, как кажется, для других

читателей, потому что они соотносятся дольно точно со схемами (вернее, с

одной из них), которыми я буду здесь оперировать. Ознакомьтесь, например, с

замечанием относительно того, что он назвал засовыванием-высовыванием

пальца из-в перчатку, и насколько этот процесс приоткрывает — обратите

внимание на то, как кожа превращается в мех в варианте с зимними перчатками

— нам то, что сознание, в его иллюзии видения себя видящим себя берёт

начало в структуре из-в взгляда.

2

Но что же такое взгляд?

Начну с первой точки аннигиляции, которая отмечена паузой в поле

усечения [reduction] субъекта. Она предупреждает нас о необходимости ввести

другую референцию, анализ которой сводится к усечению привилегированного

положения сознания.

Психоанализ рассматривает сознание как безнадежно ограниченное и

институирует его как принцип не только идеализации, но mйconnaissance,

понятому как — используя термин, обретший новую ценность в его отношении к

видимому — scotoma[35]. Термин был введён в словарь психоанализа его

французской школой. Это что, просто метафора? И опять здесь обнаруживается

двусмысленность, которая затрагивает всё, что отражено в регистре обзорного

желания.

Сознание что-то значит для нас лишь в его отношении к тому, что в

пропедевтических целях я пытался обозначить в домысле одного незаконченного

текста. В нем ставится вопрос о децентрировании субъекта как говорящего в

самой лакуне, то есть именно там, где на первый взгляд он представляет себя

как говорящего. И я здесь указываю лишь на отношение пред-сознательного к

бессознательному. «Динамичное» присваивается сознанию как таковому;

внимание субъекта переносится на его собственный текст и останавливается на

точке, отмеченной ещё Фрейдом, лежащей вне теории и, строго говоря, ещё не

артикулированной.

Как я предполагаю, здесь и находится интерес, извлекаемый субъектом из

своего собственного разрыва. Этот разрыв связан с тем, что определяется

именно привилегированным объектом [privileged object], возникшим при каком-

то первоначальном разделении, каком-то само-расчленении, спровоцированном

самим приближением реального, чьё имя по нашей логике будет objet a.

В обзорном отношении объект, от которого зависит фантазия, помещающая

субъект в состояние значительных колебаний, — это взгляд. Его

предпочтительное положение —также таковое и потому, что субъект долгое

время не был понимаем, так как находился в его зависимости, — происходит от

самой его структуры.

Давайте схематизируем то, что мы имеем в виду. С момента, когда

появляется этот взгляд, субъект пытается адаптироваться к нему, он

становится тем точкообразным объектом, той точкой исчезающего бытия, с

которой субъект смешивает свою собственную неудачу. Более того, среди всех

объектов, которые указывают субъекту на его возможную зависимость от

регистра желания, взгляд специфицируется как невоспринимаемый. Вот почему

он и является более, чем любой другой объект, непризнанным (mйconnu), и

возможно, что также и по этой причине субъект вынужден, к счастью,

символизировать своё собственное исчезновение и точкообразный штрих (trait)

в иллюзии сознания видения себя смотрящим на себя, в котором взгляд

вычеркивается.

Если, таким образом, взгляд является оборотной стороной сознания, то

как мы можем вообразить [imagine] его?

Выражение не годно, так как предоставляется же тело взгляду. Сартр в

одном из восхитительнейших отрывков из L`Кtre et le Nйant привносит это в

функцию существования других. Другие остаются при точно таких же, частично

их де-осознавая [de-realising], условиях, которые в сартровском определении

присущи объективности, а не изначально взгляду. Взгляд, как полагается

Сартром, — это взгляд, который меня удивляет, удивляет настолько, насколько

изменяется вся перспектива, силовые натяжения в моем мире, насколько они

упорядочиваются от точки ничто, где я, в радиально-сетчатый вид организмов.

На месте между мной, аннигилирующим субъектом, и тем, что меня окружает

(кажется, что взгляд обладает таким привилегированным положением, что даже

скотомизирует [scotomize] меня), я, который смотрит, и глаз его, который

видит меня как объект. Коль скоро я нахожусь под взглядом, пишет Сартр, я

больше не вижу глаза, что смотрит на меня, и, если я вижу глаз, взгляд

исчезает.

Это корректный феноменологический анализ? Нет. Не является истинным,

что, когда я нахожусь под взглядом, когда я вымаливаю взгляд, когда я его

получаю, я не воспринимаю его как взгляд. Художники, которым виднее всего,

улавливают этот взгляд, как маску; достаточно привести в пример Гойю, чтобы

вы осознали это.

Взгляд видит себя — чтобы быть точным, взгляд, о котором говорит

Сартр, — взгляд, который удивляет и заставляет испытывать стыд, так как

именно это чувство он считает самым главным. Взгляд, с которым я

сталкиваюсь, — это можно обнаружить у самого Сартра — это не видимый

взгляд, а взгляд, воображенный мною в поле Другого.

Если открыть собственно текст Сартра, то видно, что, уклоняясь от

рассказа о появлении взгляда, связанного с органами зрения, он вспоминает

шорох листьев, вдруг услышанных во время охоты, или чьи-то шаги,

доносящиеся из коридора. А когда же все эти звуки слышны? В момент, когда

он обнаруживает себя подглядывающим в замочную скважину. Взгляд поражает

его тем, что застает в роли вуайера, раздражает его, ошеломляет и

заставляет почувствовать стыд. Взгляд в данном случае несомненно совпадает

с присутствием других как таковых. Но значит ли это, что он с самого начала

выражается отношениями субъекта к субъекту, функцией существования других

как смотрящих на меня, и что мы понимаем под действительно взглядом? Не

столь же очевидно, что взгляд вторгается сюда лишь настолько, насколько

имеет дело не с аннигилирующим субъектом, соотносимым с миром объективности

и ощущающим себя удивившимся, а с субъектом, поддерживающим себя в функции

желания?

И не именно ли это так, потому что желание образуется здесь, во

владении видения, которое мы можем заставить исчезнуть?

3

Мы можем оценить это привилегированное положение взгляда в функции

желания, направив себя, как было показано, по венам, которыми владение

видения достигает поля желания.

Недаром это происходило в тот самый период, когда картезианский метод

возвеличил во всей своей ясности функционирование субъекта, и когда были

открыты оптические измерения, здесь разделяемые мною на «геометральные» и

«плоскостные» (противоположные перспективным).

Я вам продемонстрирую один объект, сравнив его с остальными, который

видится мне типичным для той функции, которая так странно заставляла столь

многих рефлексировать в свое время.

Ссылаюсь же я (для тех, кто хотел бы продолжить изучение проблемы,

которую я сегодня разработаю) на книгу Baltrusaпtis Anamorphoses.

В моём семинаре я широко использовал функцию анаморфоза, поскольку он

является показательным по строению. Из чего же состоит простой

нецилиндрический анаморфоз? Предположим, что на плоскости этого листка

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17