фазе исторический процесс предстает как процесс порождения новых «фаз» на

некотором «языке» и прочтения их общественным адресатом (социумом), которое

и определяет его ответную реакцию.

Соответствующий «язык», с одной стороны, объединяет данный социум,

позволяя рассматривать социум как коллективную личность и обусловливая

более или менее одинаковую реакцию членов социума на происходящие события.

С другой же стороны, он некоторым образом организует самое информацию,

обусловливая отбор значимых фактов и установление той или иной связи между

ними: то, что не описывается на этом «языке», как бы вообще не

воспринимается общественным адресатом, выпадает из его поля зрения.

С течением времени «язык» данного общества, естественно, меняется,

что не исключает возможности выделения синхронных срезов, допускающих

описание его именно как действующего механизма (ср. аналогичную в принципе

ситуацию и с естественными языками).

Одни и те же объективные факты, составляющие реальный событийный

текст, могут по-разному интерпретироваться на разных «языках» — на языке

соответствующего социума и на каком-либо другом языке, относящемся к иному

пространству и времени (это может быть обусловлено, например, различным

членением событий, т. е. неодинаковой сегментацией текста, а также

различием в установлении причинно-следственных отношений между вычленяемыми

сегментами). В частности, то, что значимо с точки зрения данной эпохи и

данного культурного ареала, может вообще не иметь значения в системе

представлений иного культурно-исторического ареала, — и наоборот. При этом

необходимо иметь в виду, что именно система представлений того социума,

который выступает в качестве общественного адресата, определяет

непосредственный механизм развертывания событий. т. е. исторического

процесса как такового.

Такова коммуникационная модель исторического процесса. Она семиотична

постольку, поскольку строится на аналогии с речевой деятельностью, т. е.

коммуникацией на естественном языке. Исходным является здесь понятие языка

(понимаемого вообще как механизм порождения текстов), который определяет

отбор значимых фактов; таким образом, понятие знака предстает в данном

случае как производное — семиотический статус того или иного явления

определяется прежде всего его местом в системе (языке), его отношением к

другим единицам того же языка.

Эта модель позволяет объяснить развертывание событий во времени,

однако она не способна объяснить само восприятие истории. Ведь история —

это, прежде всего, осмысление прошлого. Если события в описываемой

действительности развертываются во временной последовательности — от

прошлого к настоящему, — то историческое сознание предполагает обратный ход

мысли: от настоящего к прошлому. «Историческое сознание в этом смысле с

необходимостью предполагает семиозис; таким образом, семиотическое

представление истории должно основываться не только на семиотике языка, но

и на семиотике знака, т. е. той области науки, для которой первичным

является именно понятие знака, тогда как понятие языка (системы знаков)

выступает как более сложное и производное»[26].

История по природе своей семиотична в том смысле, что она

предполагает определенную семиотизацию действительности— превращение не-

знака в знак, не-истории в историю. Такого рода семиозис предполагает, по

мнению Успенского, два необходимых условия:

«I. Расположение тех или иных событий (относящихся к прошлому) во

временной последовательности, т. е. введение фактора времени;

II. Установление причинно-следственных отношений между ними, т. е.

введение фактора причинности»[27].

Таковы условия, обеспечивающие семиозис истории. При несоблюдении

первого из них «мы имеем мифологическое, всегдашнее время: при несоблюдении

второго условия историческое описание превращается в простую

хронологическую или генеалогическую последовательность. При этом оба

фактора связываются друг с другом в историческом представлении: в самом

деле, установление причин, действующих вне времени, характерно для

космологического, а не для исторического описания. Именно эти условия и

определяют историческую значимость (valet) рассматриваемых явлений: те или

иные события признаются исторически значимыми, если и только если они

отвечают сформулированным условиям, т. е. вписываются во временные и

причинно-следственные отношения. Явление семиозиса в истории, т. е.

семиотизация действительности, присущая историческому восприятию

(превращающая просто события в исторические события, делающая их объектом

исторического рассмотрения), — может быть уяснено с помощью аналогии,

которая может показаться неожиданной, но которая является, возможно, не

вполне случайной. Речь пойдет об одном явлении из области психологии сна,

достаточно хорошо известном и неоднократно дискутировавшемся»[28]. Это

явление, в частности, привлекло внимание П. А. Флоренского, который

посвятил ему специальное рассуждение в своей работе об иконостасе; не

соглашаясь с трактовкой Флоренского, Успенский следует за ходом его мысли

и в какой-то мере пользуется его формулировками и обобщениями.

«Представим себе, что мы видим сон. Он состоит из определенной

последовательности событий, которая закономерно приводит к некоторой

сюжетной развязкеж...мы ясно сознаем связь, приводящую от некоторых причин,

событий-причин, видимых во сне, к некоторым следствиям, событиям-следствиям

сновидения; отдельные события, как бы ни казались они нелепыми, однако,

связаны в сновидении причинными связями, и сновидение развивается, стремясь

в определенную сторону, и роковым, с точки зрения сновидца, образом

приводит к некоторому заключительному событию, являющемуся развязкою и

завершением всей системы последовательных причин и следствий» Положим, мы

видим во сне некий сюжет, некую историю, заканчивающуюся убийством: мы

слышим выстрел и просыпаемся, Проснувшись, однако, мы обнаруживаем, что нас

разбудил звук хлопнувшей двери, который мы ассоциировали во сне со звуком

выстрела. Совершенно очевидно, что именно этот звук спровоцировал наш сон:

этот звук был осознан во сне как выстрел, и мы видели убийство. Но мы

видели во сне целый сюжет, целую последовательность событий, которая

заканчивается выстрелом, а не начинается им: эти события композиционно

предшествуют развязке. Спрашивается: как же это может быть? Здесь очевидный

и очень наглядный парадокс: с одной стороны, кажется несомненным, что вся

история, которую мы видим во сне, спровоцирована разбудившим нас шумом; с

другой же стороны, оказывается;что события, приведшие к этому шуму, сюжетно

с ним связаны, т. е. сам этот шум был как бы заранее предопределен. Итак,

парадоксальным образом предшествующие события оказываются спровоцированным

финалом при том, что в сюжетной композиции, которую мы видим во сне, финал

связан с предшествующими событиями причинно-следственными связями. По-

видимому, каждый из нас неоднократно испытывал во сне нечто подобное: во

всяком случае, такого рода примеры могут фигурировать как типичные в

учебниках психологии.

Для того чтобы объяснить (разрешить) этот парадокс, П. А. Флоренский

выдвинул гипотезу. обратного, обращенного, вывернутого времени во сне —

времени, которое по его словам, «вывернуто через себя». Он предположил, что

время во сне и время в бодрствовании характеризуются разной

направленностью; во сне время течет в обратном направлении по сравнению со

временем бодрствования, и именно поэтому конец сновидения может совпадать с

началом бодрствования, логическая развязка в сновидении — с импульсом,

спровоцировавшим эти события во времени бодрствования. Конец сновидения

совпадает с началом бодрствования, они совпадают в одном и том же звуковом

(например) эффекте, и именно здесь обнаруживается, по Флоренскому,

разнонаправленность времени — реального и ирреального: по словам

Флоренского, «в сновидении время бежит... навстречу настоящему, против

движения времени бодрственного сознания. Оно вывернуто через себя, и,

значит, вместе с ним вывернуты и все его конкретные образы» [29].

Однако то же явление можно объяснить и иначе, и это другое объяснение

имеет непосредственное отношение к теме настоящей работы. Представим, что

во сне проходят более или менее смутные (аморфные) и случайные образы,

которые при этом как-то фиксируются нашей памятью. Образы эти семантически

поливалентны — в том смысле, что они легко трансформируются

(переосмысляются) и в принципе способны ассоциироваться — соединяться,

сцепляться — друг с другом самыми разнообразными способами. Эти образы

могут вообще никак не осмысляться во сне, но откладываются в памяти — в

пассивном сознании.

Итак, события мгновенно организуются, выстраиваясь в линейный ряд

они даются сразу как бы озаренными «внезапной вспышкой прожектора». Таким

образом, задается семантическая установка (семантический код), которая

определяет прочтение увиденного: события воспринимаются постольку,

поскольку они связываются в сознании с конечным результатом.

Успенский предполагает, что «принципиально так же обстоит дело и с

восприятием истории. Коль скоро некоторое событие воспринимается (самими

современниками, самими участниками исторического процесса) как значимое для

истории, т. е. семиотически отмеченное в историческом плане, — иначе

говоря, коль скоро ему придается значение исторического факта, — это

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7