показать только само будущее).
Таким образом, делает вывод Лотман «программа (поведения) выступает
как обращенная система: программа направлена в будущее — с точки зрения
составителя программы, культура обращена в прошлое — с точки зрения
реализации поведения (программы). Из этого следует, что разница между
программой поведения и культурой функциональна, один и тот же текст может
быть тем или другим, различаясь по функции в общей системе исторической
жизни данного социального коллектива»[21].
Вообще, определение культуры как памяти коллектива ставит вопрос о
системе семиотических правил, по которым жизненный опыт человечества
претворяется в культуру; эти последние, в свою очередь, и могут
трактоваться как программа. Само существование культуры подразумевает
построение системы, правил перевода непосредственного опыта в текст. Для
того чтобы то или иное историческое событие было помещено в определенную
ячейку, оно прежде всего должно быть осознано как существующее, то есть его
следует отождествить с определенным элементом в языке запоминающего
устройства. Далее оно должно быть оценено в отношении ко всем иерархическим
связям этого языка. Это означает, что оно будет записано, то есть станет
элементом текста памяти, элементом культуры. Таким образом, внесение факта
в коллективную память обнаруживает все признаки перевода с одного языка на
другой, в данном случае — на «язык культуры».
Специфическим вопросом культуры как механизма по организации и
хранению информации в сознании коллектива является долгосрочность. Вопрос
этот имеет два аспекта:
1. Долгосрочность текстов коллективной памяти.
2. Долгосрочность кода коллективной памяти.
В определенных случаях эти два аспекта могут не находиться в прямом
соответствии: так, разного рода суеверия можно рассматривать как элементы О
семиотическом механизме культуры текста старой культуры с утраченным кодом,
то есть как тот случай, когда текст переживает код.
Каждая культура создает свою модель длительности своего
существования, непрерывности своей памяти. Она соответствует представлению
о максимуме временной протяженности, практически составляя «вечность»
данной культуры. Поскольку культура осознает себя как существующую, лишь
идентифицируя себя с константными нормами своей памяти, непрерывность
памяти и непрерывность существования обычно отождествляются.
Характерно, что многие структуры вообще не допускают возможности
сколько-нибудь существенного изменения в отношении актуальности
сформулированных ею правил, иначе говори, возможности какой-либо переоценки
ценностей. Тем самым культура весьма часто бывает не рассчитана на знание о
будущем, причем будущее представляется как остановившееся время, как
растянувшееся «сейчас»; это непосредственно связано именно с ориентацией на
прошлое, которая и обеспечивает необходимую стабильность, выступающую в
качестве одного из условий существования культуры.
Долгосрочность текстов образует внутри культуры иерархию, обычно
отождествляемую с иерархией ценностей. Наиболее ценными Ломан считает
«тексты предельно долговечные с точки зрения и по меркам данной культуры
или панхронные (хотя возможны и «сдвинутые» культурные аномалии, в которых
высшая ценность приписывается мгновенности)»[22]. Этому может
соответствовать иерархия материалов, на которых фиксируются тексты, и
иерархия мест и способов их хранения.
Долгосрочность кода определяется константностью его основных
структурных моментов и внутренним динамизмом — способностью изменяться,
сохраняя при этом память о предшествующих состояниях и, следовательно,
самосознание единства.
Рассматривая культуру как долгосрочную память коллектива, Лотман
выделяет три типа ее заполнения:
«1. Количественное увеличение объема знаний. Заполнение различных
ячеек иерархической системы культуры различными текстами.
2. Перераспределение в структуре ячеек, в результате чего меняется
само понятие «факт, подлежащий запоминанию», и иерархическая оценка
записанного в памяти. Постоянная переорганизация кодирующей системы,
которая, оставаясь собой в своем собственном самосознании и мысля себя как
непрерывную, неустанно переформировывает частные коды, чем обеспечивает
увеличение объема памяти за счет создания «неактуальных», но могущих
актуализироваться резервов.
3. Забывание. Превращение цепочки фактов в текст неизменно
сопровождается отбором, то есть фиксированием одних событий, переводимых в
элементы текста, и забыванием других, объявляемых несуществующими. В этом
смысле каждый текст способствует не только запоминанию, но и забвению.
Поскольку же отбор подлежащих запоминанию фактов каждый раз реализуется на
основании тех или иных семиотических норм данной культуры, следует
предостеречь от отождествления событий жизненного ряда и любого текста,
каким бы «искренним», «безыскусным» или непосредственным он ни казался.
Текст — не действительность, а материал для ее реконструкции. Поэтому
семиотический анализ документа всегда должен предшествовать историческому.
Создав правила реконструкции действительности по тексту, исследователь
сможет вычитать в документе и то, что с точки зрения его создателя не
являлось «фактом», подлежало забвению, но что может совершенно иначе
оцениваться историком, поскольку в свете его собственного культурного кода
выступает как событие, имеющее значение.
Однако забвение осуществляется и иным способом: культура постоянно
исключает из себя определенные тексты. История уничтожения текстов,
очищения от них резервов коллективной памяти идет параллельно с историей
создания новых текстов»[23]. Каждое новое направление в искусстве отменяет
авторитетность текстов, на которые ориентировались предшествующие эпохи,
переводя их в категорию не-текстов, текстов иного уровня или физически их
уничтожая. Культура по своей сущности направлена против забывания. Она
побеждает его, превращая забывание в один из механизмов памяти.
Глава 3. История как диахронический генезис статичной системы общества
Существуют разнообразные возможности объяснения исторических событий,
и, соответственно, одни и те же события могут получать различную
интерпретацию — в частности, государственно-политическую, социально-
экономическую, культурно-семиотическую и др. По модели Успенского Б.А. «за
каждым из этих объяснений стоит, очевидно, определенная модель
исторического процесса, т. е. некоторое представление о его сущности. Это
разнообразие интерпретационных возможностей отражает, по-видимому, реальную
сложность исторического процесса: иными словами, разнообразные объяснения
не отрицают, а дополняют друг друга. В самом деле, если историческое
событие поддается разным объяснениям, это означает, можно думать, что
различные импульсы сошлись в одной точке и привели к одному результату
(создавая, так сказать, эффект резонанса, взаимного усиления). Сама
возможность различных объяснений может отражать, таким образом, реальную,
объективную неслучайность рассматриваемого события»[24].
Культурно-семиотический подход к истории предполагает апелляцию к
внутренней точке зрения самих участников исторического процесса: значимым
признается то, что является значимым с их точки зрения. Речь идет, таким
образом, о реконструкции тех субьективных мотивов, которые оказываются
непосредственным импульсом для тех или иных действий (так или иначе
определяющих ход событий). Само собой разумеется, что эти субъективные
мотивации могут отражать более общие объективные закономерности. Как бы то
ни было, исследователя интересуют в данном случае причинно-следственные
связи на том уровне, который ближайшим образом — непосредственно, а не
опосредствованно — соотнесен с событийным (акциональным) планом. Поведение
социума, реагирующего на те или иные события, может рассматриваться в тех
же категориях, если трактовать социум как коллективную личность.
Такой подход предполагает, в свою очередь, реконструкцию системы
представлений, обусловливающих как восприятие тех или иных событий, так и
реакцию на эти события. В семиотической перспективе исторический процесс
может быть представлен, в частности, как процесс коммуникации, при котором
постоянно поступающая новая информация обусловливает ту или иную ответную
реакцию со стороны общественного адресата (социума). В данном случае
принципиально неважно, кто является адресантом, отправителем сообщения. Им
может быть то или иное лицо, принадлежащее данному социуму (исторический
деятель), — тогда исторический процесс предстает как коммуникация между
социумом и индивидом; в других случаях речь может идти о реакции на
события, обусловленные внешними силами. Таким образом, «исторический
процесс может представать как коммуникация между социумом и индивидом,
социумом и Богом, социумом и судьбой и т. п.; во всех этих случаях важно,
как осмысляются соответствующие события, какое значение им приписывается в
системе общественного сознания»[25].
В качестве кода выступает при этом некоторый «язык» (этот термин
понимается, разумеется, не в узком лингвистическом, а в широком
семиотическом смысле), определяющий восприятие тех или иных фактов — как
реальных, так и потенциально возможных — в соответствующем историко-
культурном контексте. Таким образом, событиям приписывается значение: текст
событий читается социумом. Можно сказать тогда, что в своей элементарной
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7
