признаком, и показательной типологической характеристикой русских орденов.

Описание неизбежно будет более организованным, чем объект»[7].

Такой подход соответствует любой научной методике и не может в

принципе встретить возражений, поскольку подобное искажение объекта в

результате его описания представляется закономерным. Хотелось бы обратить

внимание на другой — значительно более серьезный — ряд последствий: если

описание, элиминирующее из объекта все внесистемные его элементы, вполне

оправдывает себя цри построении статических моделей и требует лишь

некоторых коэффициентов поправки, то для построения динамических моделей

оно в принципе создает трудности: одним из основных источников динамизма

семиотических структур является постоянное втягивание внесистемных

элементов в орбиту системности и одновременное вытеснение системного в

область внесистемности. Отказ от описания внесистемного, вытеснение его за

пределы 'предметов науки отсекает динамический резерв и представляет нам

данную систему в облике, принципиально исключающем игру между эволюцией и

гомеостазисом. Тот камень, который строители сложившейся и

стабилизировавшейся системы отбрасывают как, с их точки зрения, излишний

или необязательный, оказывается для следующей за нею - системы

краеугольным.

Любое сколь-либо.устойчивое и ощутимое различие во внесистемном

материале может на следующем этапе динамического процесса сделаться

структурным. Если вернуться к приведенному нами примеру с произвольным

украшением орденов, то следует напомнить, что с 1797 г. Произвольное

украшение орденских знаков драгоценными камнями было отменено и

бриллиантовые украшения стали для орденов узаконенным признаком высшей

степени награды. При этом очевидно, что украшения бриллиантами были не

потому введены, что требовалось некоторое выражение для высшей степени

награды, а, наоборот, вводилось в систему и получало содержательный смысл

разделение, сложившееся вне пределов системы. Постепенное накопление вне

системы существующего вариативного материала в сфере плана выражения

толчком для создания содержательной и системной дифференциации.

Требование описывать внесистемное наталкивается на значительные

трудности методического характера. С одной стороны, внесистемное в принципе

ускользает от аналитической мысли, с другой — самый процесс описания с

неизбежностью превращает его в факт системы. Таким образом, формулируя

требование включить в область структурных описаний обволакивающий структуру

внесистемный материал, мы, казалось бы, полагаем возможным невозможное.

Дело, однако, предстанет перед нами в несколько другом свете, если мы

вспомним, что внесистемное отнюдь не синоним хаотического.

Внесистемное — понятие, дополнительное к системному. Каждое из них

получает полноту значений лишь во взаимной соотнесенности, а совсем не как

изолированная данность.

В этой связи можно указать на следующие виды внесистемного

существования. «Поскольку описание влечет за собой повышение меры

организованности, самоописание той или иной семиотической системы, создание

грамматики самой себя является мощным средством самоорганизации системы. В

такой момент исторического существования данного языка и — шире — данной

культуры вообще в недрах семиотической системы выделяется некоторый

подъязык (и подгруппа текстов), который рассматривается как метаязык для

описания ее же самой. Так, в эпоху классицизма создаются многочисленные

произведения искусства, которые являются описаниями системы произведений

искусства. Существенно подчеркнуть, что в данном случае описание есть

самоописание, метаязык заимствуется не извне системы, а представляет собой

ее подкласс»[8].

Существенной стороной такого процесса самоорганизации является то,

что в ходе дополнительной упорядоченности определенная часть материала

переводится на положение внесистемного и как бы перестает существовать при

взгляде сквозь призму данного самоописания. Таким образом, повышение

степени организованности семиотической системы сопровождается ее сужением,

вплоть до предельного случая, когда метасистема становится настолько

жесткой, что почти перестает пересекаться с реальными семиотическими

системами, на описание которых она претендует. Однако и в этих случаях

авторитет «правильности» и «реального существования» остается за ней, а

реальные слои социального семиозиса в этих условиях полностью переходят в

область «неправильного» и «несуществующего».

«Так, например, с точки зрения военно-бюрократической утопии Павла 1

единственно существующей оказывалась доведенная в своей жестокости до

предела упорядоченность вахтпарада. Она же воспринималась в качестве идеала

государственного порядка. Политическая же реальность русской жизни

воспринималась как «неправильная»»[9].

Признак «несуществования» (то есть внесистемности) оказывается, таким

образом, одновременно и признаком внесистемного материала (с внутренней

точки зрения системы), и негативным показателем структурных признаков самой

системы. Очевидно, что описание системного («существующего») одновременно

будет и указанием на природу внесистемного («несуществующего»). Можно было

бы говорить о специфической иерархии внесистемных элементов и их отношений

и о «системе внесистемного». С этой позиции мир внесистемного

представляется как перевернутая система, ее симметрическая трансформация.

2.3.3. Внесистемное может быть иносистемным, то есть принадлежать

другой системе. В сфере культуры мы постоянно сталкиваемся с тенденцией

считать чужой язык не-языком или — в менее полярных случаях — воспринимать

свой язык как правильный, а чужой как неправильный и разницу между ними

объяснять степенью правильности, то есть мерой упорядоченности.

С этой позиции обнаруживается невозможность пользования в качестве

исследовательского метаязыка аппаратом самоописания, разработанным,

например, культурами классицизма или романтизма.

Следует иметь в виду и другое: создание определенной системы

самоописания «доорганивовывает» и одновременно упрощает (отсекает

«излишнее») не только в синхронном, но и в диахронном состоянии объекта, то

есть создает его историю с точки зрения самого себя. Складывание новой

культурной ситуации и новой системы самоописаний переорганизовывает

предшествующие ее состояния, то есть создает новую концепцию истории. Это

вызывает двоякие последствия. «С одной стороны, открываются забытые

предшественники, культурные деятели, и историки более раннего периода

обвиняются в слепоте. Предшествующие данной системе факты, описанные в ее

терминах, естественно, могут привести только к ней и лишь в ней обрести

единство и определенность. Так возникают понятия типа «предромантизм»,

когда в культурных фактах эпохи, предшествующей романтизму, выделяется лишь

то, что ведет к романтизму и увенчивается единством только в его структуре.

Характерной чертой такого подхода будет то, что историческое движение

предстанет не как смена структурных состояний, а в виде перехода от

аморфного, но заключающего в себе «элементы структуры» состояния к

структурности»[10].

2. Однозначное — амбивалентное. Отношение бинарности представляет

собой один из основных организующих механизмов любой структуры. Вместе с

тем неоднократно приходится сталкиваться с наличием между структурными

полюсами бинарной оппозиции некоторой широкой полосы структурной

нейтрализации. Скапливающиеся здесь структурные элементы находятся в

отношении к окружающему их конструктивному контексту не в однозначных, а в

амбивалентных отношениях. Жестокие синхронные описания, как правило,

снимают создаваемую таким образом внутреннюю неполную упорядоченность

системы, придающую ей гибкость и увеличивающую степень непредсказуемости ее

поведения. Поэтому внутренняя информативность (неисчерпанность скрытых

возможностей) объекта значительно выше, чем тот же показатель в его

описаниях.

Амбивалентность как определенный культурно-семиотический феномен была

впервые описана в работах М. М. Бахтина. Там же можно найти и

многочисленные примеры этого явления. Не касаясь всех аспектов этого

многозначного явления, Лотман отмечает лишь, что «рост внутренней

амбивалентности соответствует моменту перехода системы в динамическое

состояние, в ходе которого неопределенность структурно перераспределяется и

получает, уже в рамках новой организации, новый однозначный смысл»[11].

Таким образом, повышение внутренней однозначности можно рассматривать как

усиление гомеостатических тенденций, а рост амбивалентности — как

показатель приближения момента динамического скачка.

Таким образом, одна и та же система может находиться в состоянии

окостенения и размягченности. При этом самый факт описания может переводить

ее из второго в первое.

Состояние амбивалентности возможно как отношение текста к системе„в

настоящее время не действующей, но сохраняющейся в памяти культуры

(узаконенное в определенных условиях нарушение нормы), а также как

отношение текста к двум взаимно не связанным системам, если в свете одной

текст выступает как разрешенный, а в свете другой — как запрещенный.

Такое состояние возможно, поскольку в памяти культуры (а также любого

культурного коллектива, включая отдельного индивида) хранится не одна, а

целый набор метасистем, регулирующих его поведение. Системы эти могут быть

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7