известно, многие из сочинений буддийской Трипитаки сохранились и дожили до
наших дней именно благодаря их труду. Очень важно и еще одно: именно
китайские буддийские монахи изобрели искусство ксилографии, т. е.
книгопечатания, размножения текста с помощью матриц — досок с вырезанными
на них зеркальными иероглифами.
Немалое влияние оказали на китайский народ и его культуру буддийская и
индо-буддийская философия и мифология. Многое из этой философии и
мифологии, начиная от практики гимнастики йогов и кончая представлениями об
аде и рае, было воспринято в Китае, причем рассказы и легенды из жизни будд
и святых причудливо переплетались в рационалистическом китайском сознании с
реальными историческими событиями, героями и деятелями прошлого (та же
Гуань-инь, например, получила в Китае новую биографию, сделавшую ее в
прошлом почтительной дочерью одного из малопочтенных чжоуских князей).
Буддийская метафизическая философия сыграла свою роль в становлении
средневековой китайской натурфилософии. Еще большее воздействие на
философскую мысль Китая оказали идеи чань-буддизма об интуитивном толчке,
внезапном озарении и т. п. Влияние этих идей отчетливо заметно в философии
неоконфуцианства, в работах Чжу Си.
С буддизмом связано в истории Китая очень многое, в том числе и,
казалось бы, специфически китайское. Вот, например, легенда о возникновении
чая и чаепития. Чань-будднсты в состоянии медитации должны были уметь
бодрствовать, оставаясь неподвижными, в течение долгих часов. При этом
уснуть в таком состоянии прострации считалось недопустимым, постыдным.
Но однажды знаменитый патриарх Бодхидхарма во время медитации уснул.
Проснувшись, он в гневе отрезал свои ресницы. Упавшие на землю ресницы дали
ростки чайного куста, из листьев которого и стали затем готовить бодрящий
напиток. Конечно, это лишь легенда. Однако фактом остается то, что
искусство чаепития действительно впервые возникло в буддийских монастырях,
где чай использовался как бодрящее средство, а затем чаепитие стало
национальным обычаем китайцев. «Вкус чань тот же, что вкус чха (чая)», –
гласит китайская поговорка.
Нами уже упоминалась китайская гимнастика цигун. Цигун – составная
часть культуры психической деятельности, и она теснейшим образом связана с
другими составными элементами и частями всей метакультурной общности, в
целом представляя собой своеобразное явление традиционной китайской
культуры.
Цигун своими корнями уходит в глубокую древность, она вобрала в себя
несколько систем психофизической подготовки – как традиционно китайских,
так и буддийских по происхождению. Начиная с раннего средневековья основным
средоточием сохранения и развития цигун обычно становились монастыри (чаще
всего буддийские). В немалой степени благодаря буддизму цигун сохранилась
до наших дней, и поэтому некоторые системы оказались «окрашены» в
буддийские тона. В цигун входят и системы, которые передавались
исключительно буддийскими монахами.
Такое же влияние буддизм оказал и на традиционные воинские искусства
Китая, взаимодействие которых с индийскими боевыми искусствами,
принесенными буддийскими монахами и буддийской психотехникой дало то
многообразие школ и направлений, которые мы знаем под именем «у шу». Прежде
всего монастыри секты чань становились центрами развития «у шу».
Буддизм был единственной мировой религией, получившей широкое
распространение в Китае (ни христианство, ни ислам никогда не были там
популярны, оставаясь достоянием лишь незначительного меньшинства). Однако
специфические условия Китая и характерные черты самого буддизма с его
структурной рыхлостью не позволили этой религии, как и религиозному
даосизму, приобрести преобладающее идейное влияние в стране. Как и
религиозный даосизм, китайский буддизм занял свое место в гигантской
системе религиозного синкретизма, которая сложилась в средневековом Китае
во главе с конфуцианством.
Параллельное существование даосизма и буддизма рядом с конфуцианством,
считает Л.С. Васильев, всегда создавало и в образе мышления, и в политике
Китая своего рода биполярную структуру: рационализм конфуцианства с одной
стороны и мистика даосов и буддистов – с другой. И эта структура не была
застывшей, она находилась в состоянии динамического равновесия. В периоды
функционирования крепкой централизованной власти конфуцианский полюс
действовал сильнее и он же определял характер общества. В периоды кризисов
и восстаний на передний план выходил, как правило, даосско-буддийский
полюс.
Е.А. Торчинов пишет: «Сюй Дишань в 20-е годы справедливо заметил, что
доминанта конфуцианства в сфере этнопсихологии китайцев во многом является
кажимостью, ошибкой стороннего наблюдателя, принимающего за сущностное
наиболее бросающееся в глаза, тогда как в реальности удельный вес даосских
представлений, активно формировавших этнопсихологию ханьцев и их
менталитет, значительно превышает объем влияния конфуцианства.
Заслуживают внимания и попытки некоторых ученых весь трудный и сложный
опыт истории КНР представить как следствие влияния глубинного и наиболее
сущностного (даосско-буддийского) аспекта китайской культуры с его
эгалитаристско-утопическими интенциями.
Восточная «религия освобождения», как мы уже могли не раз убедиться,
проповедует не радикальное преодоление человеческой природы, а ее по-своему
радикальное высвобождение или, по-другому, самовосполнение. Строго говоря,
эта религия не имеет ни догматов, ни даже культа, и никакое действие
человека в ее контексте не может быть отпадением от высшей реальности,
каковая есть не что иное, как недвойственность пустоты и формы,
«рождающихся совместно».
Физический мир — только тень и отблеск пустоты, но сама пустота не
имеет образа. Человек в китайской традиции не обречен выбирать между бытием
и небытием и потому даже не обязан подтвердить реальность своего
существования творчеством. Он свободен быть и не быть, знать и не знать.
Вот так религия освобождения оправдывает все виды человеческой
деятельности — политику, искусство, мораль, культуру, хотя из этого,
конечно, не следует, что искусство или политика на Востоке сами по себе
священны. Просто всякая деятельность, полнота каждой вещи коренится, как
говорили древние даосы, в Едином. Восточная традиция не присваивает
привилегированного статуса какой-либо области человеческого опыта; скорее,
она стремится возвести все действия человека к бесконечной действенности,
вечноотсутствующей подоснове всего свершающегося — этому «Великому
Единству» как не-действованию. Согласно даосским учителям, такое протобытие
всякого существования, эта прапочва всякого жизненного роста дается нам как
перспектива высшей, или «небесной», полноты опыта (В.В.Малявин).
Даосизм и буддизм – сердце китайской культуры
Даосизм и буддизм (наряду с конфуцианством) и являются в сущности теми
идеями и принципами, которые лежат в основе национальных культурных
традиций Китая. В Китае средних веков говорили, что чань – это сердце
поэзии и живописи. Таким же образом можно сказать, что даосизм и буддизм –
сердце китайской культуры. Если конфуцианство – тело культуры, то даосизм и
буддизм являются жизненным началом, приводящим в движение весь ее организм.
Даосизм и буддизм не оказывали влияние на формирование культурных традиций
Китая. Влияние может оказывать нечто внешнее, чужое, отдельное.
Буддизм, казалось бы, можно отнести к внешнему влиянию по отношению к
культуре Китая. Но его приход во II в. н.э. не принес кардинально новых
идей в Китай.
Китай взял из буддизма только то, что соответствовало его глубинному
миропониманию. Передать другому можно только то, что находит отклик в его
душе, что уже было пережито им. Поэтому «ничему научить нельзя».
Буддизм оказался катализатором взлета всех творческих сил страны. Его
появление заставило людей вновь обратиться к истокам бытия, к истинным
основам человеческого существования. Идеи даосизма были очищены и звучали с
новой силой.
Говорят, что все религии протекают из одного источника. Источник этот
– истинная реальность, скрывающаяся от ограниченного сознания за пестрым
узором внешнего мира. Воды даосизма и буддизма, проистекающие из этого
источника, оказались наименее замутненными, поэтому исследователи находят в
их учениях так много «совпадений» друг с другом, поэтому первоначально
буддизм в Китае воспринимался как одна из сект даосизма.
Подходя непосредственно к вопросу о том, какие же «общие» для даосизма
и буддизма идеи составляют основу культурных традиций Китая, мы приходим в
некоторое замешательство. Даже поверхностное знакомство с китайской
мудростью не проходит бесследно. Теперь трудно описать в нескольких словах,
что же является сущностью китайской культуры. Ибо одним из главных
постулатов и даосизма, и буддизма гласит, что истина – за пределами мыслей
и слов.
Все же в человеке есть некая естественная склонность прорваться за
границы своего ограниченного мира. Стать единым с миром, «забыть себя и
вернуться к естественности». Эта склонность не является верой, не требует
доказательств необходимости такого выхода за пределы. Она просто есть. Мы
можем это чувствовать. Мудрецы не стремятся к просветлению, у них нет
никакой особой цели, они просто живут. Мудрецы действуют, не имея
привязанности, их действия не противоречат порядку вещей, а являются частью
общего потока бытия – это и называют «недеянием». Мудрецы не ищут Пути, и
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11