двухстороннего психологического явления которое мы обозначили выражением
«мы» и «они», путем отличения от других общностей, групп вовне и
одновременного уподобления людей в чем-либо друг другу внутри»[12].
Обособление и противопоставление общности внешнему социальному окружению с
одновременным уподоблением и единением внутри является универсальным
социально-психологическим механизмом, посредством которого реализуются и
воспроизводятся отношения между социальными группами, т.е. общественные
отношения.
Феномен противопоставления и обособления в западной социальной психологии
часто определяется и описывается как феномен внешнегрупповой враждебности,
универсальность и неизбежность которого постулируют практически все
западные социальные психологи. В.Самнер (1906), автор концепции
этноцентризма (восприятия и оценки других групп лишь с позиции ценностей и
норм своей группы), утверждал, что отношения между человеческими
сообществами могут строиться только на основе враждебности. В поздних
работах З.Фрейда излагается система взглядов на природу и функции
межгрупповой враждебности. Однозначно связывая внешнегрупповую враждебность
и внутригрупповую сплоченность, Фрейд ищет источник этих явлений в
мотивационной сфере индивидов, привлекая в качестве объяснительной схемы
эдипов комплекс.
Внешнегрупповая враждебность и агрессивность как способ разрешения
внутриличностных конфликтов и фрустраций используется в качестве
объяснительной схемы в ряде исследований: авторитарной или
этноцентрической личности (Adorno,1950), генерализации агрессии возникающей
в результате фрустрирующего воздействия на личность (Berkowitz, 1962), роли
этнических стереотипов в регуляции отношений между представителями
различных этносов и рас (Allport,1954; Pettingrew, 1958).
С иных теоретических позиций подходит к проблеме межгрупповых конфликтов
М.Шериф. Истоки межгрупповой враждебности он видит в объективном конфликте
целей и интересов различных групп, неизбежно возникающем в ситуации
конкурентного взаимодействия их представителей (Sherif, 1966).В целой серии
экспериментов в летнем лагере для подростков ,целью которых было изучение
влияния характера межгруппового взаимодействия ( кооперативного или
конкурентного) на характер взаимоотношений складывающихся между группами и
внутри них, были получены следующие результаты:
1) в ситуациях соревнования, где победить могла только одна группа,
исследователи наблюдали проявления межгрупповой враждебности (агрессивность
к представителям других групп, негативные стереотипы в восприятии других
групп) и одновременное усиление внутригрупповой сплоченности.
2) в заданиях предполагающих объединение усилий обеих групп фиксировалось
некоторое снижение межгрупповой враждебности, но не устранение её
полностью.
Справедливо подчеркивая роль особенностей межгруппового взаимодействия в
формировании межгрупповых отношений концепция М. Шерифа не могла объяснить
факты зафиксированные в многочисленных экспериментальных исследованиях –
факты проявления межгрупповой враждебности и предубежденности в оценках
«своей» и «чужой» группы, возникающие в отсутствие объективного конфликта
интересов и вообще предшествующего опыта межгруппового взаимодействия.
Обобщая результаты вышеприведенных исследований можно утверждать, что
феномен межгрупповой враждебности является универсальным механизмом
формирования общностей, необходимым условием идентификации индивидом своей
групповой принадлежности. И если допустить возможность перенесения
закономерностей справедливых для групп численностью 10 -50 человек на
большие социальные группы такие как народ, нация, граждане государства, то
вполне справедливо можно сделать вывод о имманентной возможности войны как
необходимого условия возникновения сообщества.
6.Война и Мир – парадокс или диалектическое единство?
«Войны ведутся ради заключения мира» -- эту фразу можно прочесть в начале
знаменитого трактата Гуго Гроция «De iure belli ac pacis»[13], который в
разгар Тридцатилетней войны возвещал о рождении буржуазного общества и
содержал изложение основ международного права. В «Пролегоменах» и начальных
главах первой книги Гроций формулирует все главные предпосылки своего
исследования «права войны и мира». Вот некоторые из них: «права» в сфере
международных отношений создаются по взаимному соглашению государств из
соображений пользы; если законы любого государства «преследуют его особую
пользу», то нормы права народов «возникли в интересах не каждого сообщества
людей в отдельности, а в интересах обширной совокупности всех таких
сообществ»; источник права народов -- природа (ius naturae), законы
божественные и нравы людей; соблюдение права народов не менее необходимо,
чем соблюдение внутригосударственных законов; частные войны -- это те,
которые ведутся лицами, публичные же войны представляют собой войны,
ведущиеся носителями гражданской власти (и об этих-то войнах идет речь в
трактате); справедливы войны, которые ведутся в ответ на правонарушение, т.
е. согласуются с естественным правом и т. д. .
6.1 Частный характер войны
Представление о том, что мир является, так сказать, causa finalis военного
столкновения двух держав, безусловно, определяет все войны, которые велись
в системе сословных монархических государств. Формируются ли армии за счет
вербовки солдат или на основании принципа всеобщей воинской повинности,
рожденного эпохой национальных государств, -- в любом случае предполагается
частный характер войны. Иначе говоря, война рассматривается не как
отрицание, а как подтверждение всеобщего состояния мира. Добропорядочный
гражданин государства, всецело погруженный «в заботы войны», не может
пребывать в безопасности и вере в Бога, если не будет постоянно иметь в
виду мир. В противном случае «звериная сила», проступающая наружу в борьбе,
не будет смягчаться человеколюбием и неминуемо создаст опасность для
благополучия государства.
Стало быть, окончание войны должно ознаменоваться обеспечением
«добросовестности и мира», которые приведут к прощению злодеяний,
возмещению убытков и расходов, что в общем-то не так уж и плохо для
христиан, коим Господь даровал свой мир.
Так становится очевидно, что мирное, т. е. безопасное, состояние вещей
носит главным образом рациональный и гуманный характер. Более того, оно
определяет состояние военное не только юридически (через понятия всеобщей
справедливости и естественного права народов), но и метафизически, тем
самым изначально помещая войну в рациональные рамки. Свет Разума, который
освещает/освящает мир, светит людям и на войне. В самом деле, нет никаких
оснований предпочитать частное состояние войны всеобщему состоянию мира и
жертвовать человеколюбием, безопасностью и благополучием ради продолжения
войны, скрывающей в себе неверные ростки опасности, зла и ночи.
Первая мировая война -- первое крупное вооруженное столкновение XX века --
была ознаменована не только утратой частного характера, отличавшего войны
предыдущих столетий, но и стиранием грани между войной и миром. Вместе с
тем очевидно, что расширение частичного состояния войны в системе
буржуазных ценностей никак не могло привести к отрицанию всеобщего
состояния мира
. Очевидно и то, что причины утраты мира, сопровождающиеся кризисом
юридических и моральных норм, лежат в совершенно иной плоскости. А именно,
при сохранении норм международного права, на которое ссылаются воюющие
нации, утрачивается «ясное и отчетливое» понимание сущности мира как
всеобщего, т. е. общезначимого, состояния. Мир становится легким занавесом,
который грозит сорваться при первом же сильном порыве ветра.
Тем не менее и к Первой мировой войне долгое время применяли критерии XIX
столетия -- столетия, в которое европейский буржуа сумел в последний раз
запечатлеть свое рационалистическое представление о мире как безопасности в
пышных фасадах акционерных обществ, банков и жилых домов эпохи грюндерства.
Мировую войну продолжали рассматривать sub specie мира, дня и жизни,
исключая ее темную, ночную сторону.
6.2 Преодоление рациональной установки в понимании природы войны
Чешский философ Ян Паточка относится к числу тех, кто попытался разъяснить
природу войн XX века, начало которым было положено в 1914#1918 годах. В
книге «Эссе еретика»[14] он замечает: «Мысль, что сама война может что-то
объяснить, что в ней самой содержится возможность осмыслить многое, чужда
всем философам истории». Истолковывая мировую войну через открытие феномена
ночи, Паточка опирается на «Летопись военного времени» Тейяра де Шардена.
«Величайший, глубочайший опыт фронта и пребывания на линии огня заключается
именно в том, что он заставил увидеть ночь и уже не позволяет забыть о
ней».
С дневной точки зрения жизнь -- это высшая ценность, которая правит
человеком через требование избегать опасности смерти. Но на фронте жизнь
уступает место жертве, в которой обнаруживается свобода от всех интересов
мира, жизни и дня, ибо «от тех, кто приносится в жертву, требуется лишь
выдержка перед лицом смерти». Оттого-то самое глубокое открытие фронта, --
повторяет Паточка вслед за Шарденом, -- состоит в переживании «обрыва жизни
в ночь, борьбу и смерть, осознание, что их нельзя списать со счетов жизни,
хотя с точки зрения дня они кажутся просто небытием».
Эти важные мысли отсылают нас к другому философу и писателю XX века, Эрнсту
Юнгеру, творчество которого позволило Паточке взглянуть на Первую мировую
войну как на «решающее событие в истории XX века», определившее характер
столетия. То, что война понимается как нечто грандиозное, всеохватное, хоть
и осуществляемое через людей, но превосходящее их космическое событие,
безусловно, объединяет Шардена и Юнгера. Более того, у обоих мыслителей
ключевую роль играет опыт ночи, опасности, жертвы и абсолютной свободы.
Существенное отличие юнгеровского анализа войны, однако, состоит в том, что
он претендует на определение метафизического характера мировой войны,
который есть не что иное, как тотальная мобилизация, выступающая в форме
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10
