данная связь в большинстве случаев исключает возможность выявления каких бы

то ни было черт, общих для разных употреблений одного и того же слова. А

это значит, что по крайней мере для большинства слов актуально

используемого, обыденного языка невозможно дать какие бы то ни было общие

дефиниции.

Лингвистические аналитики считают, что философские проблемы возникают как

раз в результате непонимания логики естественного языка. Поэтому и решены

они могут быть лишь путем анализа именно этого языка, путем тщательного

выявления и кропотливого описания многообразных контекстов

словоупотреблений. Думать, что эти проблемы можно решать путем выявления

каких-то общих характеристик тех слов, которые волнуют философов (как это

полагала сделать традиционная «метафизика» в своих попытках построить

систематическую теорию философских категорий), или же путем построения

искусственных языковых систем, в которых словам придается условное

значение, весьма удаленное от реального, диктуемого их употреблением (как

пытались сделать логические позитивисты, строившие искусственные языковые

модели),—значит, по мнению лингвистических аналитиков, идти по явно

бесперспективному пути. Нужно, однако, осознать, подчеркивают представители

данного философского направления, что этот аппарат при всей его важности

непригоден для целей разрешения философских проблем, ибо последние

существуют именно как результат непонимания многообразия и несводимости

друг к другу различных языковых контекстов. В искусственных же языковых

системах терминам не может не придаваться жесткий и однозначный смысл в

соответствии с самой идеей таких систем. К тому же смысл, придаваемый в

формальной логике логическим константам («все», «некоторые», «и», «или»,

«если...то», «не», «существует»), весьма далек от многообразия их смыслов в

реальном языке. Поэтому выполнение различных задач философского анализа

лучше всего достигается средствами неформального анализа неформализованного

обыденного языка.

Следует заметить, что между обоими направлениями аналитической философии

(лингвистический и логический позитивизм) существует определенного рода

связь. Она выражается, во-первых, в том, что сама логика противостояния

вынуждает лингвистических аналитиков обсуждать те философские проблемы и их

решения, которые были существенны для логического позитивизма. Во-вторых, и

это главное, лингвистический анализ унаследовал от логического позитивизма

некоторые принципиальные установки в понимании самого характера философской

деятельности.

Свою задачу аналитические философы видят в том, чтобы вскрыть источник

«метафизических» псевдопроблем и выявить реальный, подлинный смысл слов,

неправильно употребляемых философами-метафизиками». Так, например, если

путем анализа слова «знать» выявляется, что оно имеет целый ряд

контекстуальных значений, между которыми вряд ли можно найти что-либо

общее, то, утверждают лингвистические аналитики, не существует какой-либо

общей дефиниции знания и, следовательно, задача построения общей

философской теории познания лишена смысла.

Представители лингвистического анализа сводят свои задачи к чисто

негативным, или, как они сами предпочитают говорить, «терапевтическим», — к

элиминации философских проблем, т. е. к избавлению философии от нее самой.

Аналитическая философия превращается, таким образом, в своеобразную

«философию философии», занятую лишь теми проблемами, которые предложены

философами, и не имеющую ни потребности, ни нужды в том, чтобы заниматься

вопросами, которые волнуют представителей специальных наук, или же пытаться

решать социально-этические проблемы, поставленные современным социальным

развитием.

Философ, не формулирующий никаких философско-«метафизических» тезисов, не

пытающийся решать мировоззренческие проблемы, не конструирующий

онтологические или гносеологические системы, зато занятый

высокопрофессиональной и специализированной деятельностью по выявлению с

помощью особой техники точного смысла слов и выражений, обнаружению и

устранению бессмыслицы,— таков идеал лингвистических аналитиков. Философия

становится одной из многих специальных дисциплин. В прошлом были великие

философы, а теперь впервые в истории появились философы «искусные»,

подчеркивал Л. Витгенштейн 3.

Конечно, строго говоря, по Витгенштейну, философия—это не наука, а

философ не является ученым. В самом деле, ведь философ (имеется в виду

философ-аналитик) не похож он на логика, он занят анализом смысла слов и

выражений обычного, актуально используемого языка, описанием того, что

реально дано в языке. Философия, таким образом, есть описательная

дисциплина, но не в смысле описательной эмпирической науки, которая

формулирует те или иные генерализации на основе статистического подсчета

разных случаев. Он учил, что познание есть отображение (не зависящих друг

от друга) фактов. Суждения являются “философиями истинности” единичных

высказываний о фактах, т.е. выводимых из них логическим путем.

Язык интересует философа не в его чисто лингвистических качествах, а как

носитель значений. При этом одно и то же значение может быть выражено

разными языковыми средствами и даже в разных национальных языках. Значения

философом могут быть выявлены путем своеобразного «идеального

эксперимента», т. е. мысленного представления возможных ситуаций, в которых

употребляется то или иное слово, простого «всматривания» в работу языка и

фиксирования того, что «непосредственно очевидно».

«Было бы правильно сказать, — пишет Л. Витгенштейн,— что наш анализ не

может быть научным... В наших рассуждениях не должно быть ничего

гипотетического. Мы должны избавиться от всяких объяснений, и одно лишь

описание должно занять их место. И это описание получает свою способность

прояснять, т. е. свою цель в связи с отношением к философским проблемам.

Они, конечно, не являются эмпирическими; они разрешаются скорее

всматриванием в работу нашего языка, и притом таким образом, чтобы

заставить нас осознать эту работу, несмотря на побуждение к ее неверному

пониманию. Проблемы разрешаются не путем представления новой информации, но

путем нового распределения того, что мы всегда знали» 4.

Дж. Райл также обращает внимание на отличие работы философа-аналитика от

работы логика. Излагая его точку зрения, Т. И. Хилл пишет: «...работа

философа не совпадает с работой логика — хотя некоторые философы в то же

время являются и логиками, — так как в отличие от выводов логика

философские аргументы никогда не могут стать доказательствами и не

предназначены быть ими. В отличие от доказательств они не имеют посылок. В

той мере, в какой работа философа является позитивной, она схожа с усилиями

хирурга описать студентам свои действия и затем проконтролировать свои

описания путем медленных повторений своих действий» 5.

На основании данной здесь самой общей характеристики лингвистической

философии нетрудно выявить те внутренние противоречия, которые с самого

начала разъедают ее и ведут к определенным сдвигам, не только выводящим за

рамки этого вида философского анализа, но при известных условиях и за

пределы аналитической философии вообще.

В самом деле, лингвистический анализ пытался утвердить себя в качестве

некоей специальной дисциплины, хотя и не являющейся наукой в строгом смысле

слова, но способной к получению точных и бесспорных результатов,

окончательно сбросившей с себя груз «метафизическ,6их» предпосылок. Но это

диктовало необходимость отказаться от формулировки какой бы то ни было

философской программы и обусловило претензию на отсутствие в этом течении

не только каких-либо теоретических установок, принципов, но даже и

определенного метода анализа. Выбор того или иного метода означает его

предпочтение другим, что неизбежно влечет некоторые «метафизические»

следствия. Лингвистические же аналитики претендуют на построение

«беспрограммного анализа».

Именно поэтому Л. Витгенштсйну не оставалось ничего другого, как заявить,

что «не существует единственного философского метода, хотя действительно

существуют различные конкретные методы, подобно различным терапиям» 6.

Логика принятия идеи о возможности «беспрограммного анализа» заставляет

Дж. Райла идти еще дальше и утверждать, что даже методы самой этой школы в

философии нельзя считать единственно возможными. Это же обстоятельство

обусловливает и принципиальный отказ Л. Витгенштейна от какого бы то ни

было общего определения языка (и даже формулировки в общем виде понимания

значения как употребления) и предпочтение им конкретного анализа смысла тех

или иных слов внутри отдельных «языковых игр».

Вместе с тем, как бы ни хотели лингвистические аналитики избежать

«метафизических» следствий путем принятия какой бы то ни было программы,

сама необходимость утвердить свое направление в качестве философии,

отличной от всех других, по самой логике дела не могла не вести к принятию

определенных предпосылок, то ли формулируемых явно, то ли демонстрируемых в

самой технике и практике анализа (таков вообще парадокс всякой претендующей

на «беспредпосылочность» философии).

Изучение практики лингвистических аналитиков показывает, что те

предпосылки, из которых они реально исходят в своей деятельности, во-

первых, носят явно философский (на языке аналитиков «метафизический»)

характер и, во-вторых, весьма неубедительны. Основной такой предпосылкой

является прежде всего сама установка на то, что смысл слов ищется в их

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7