Рефераты. Суицид, как социально-философская проблема






человека, слишком уж легко готов расстаться с жизнью. Хочется думать, что

со времен Стои она все-таки поднялась в цене.

Смерть Клеанфа, ученика и преемника основателя стоицизма Зенона,

оставляет чувство некоторого морального дискомфорта. Когда философ заболел,

врачи посоветовали ему воздержаться от приема пищи. Клеанф двое суток

ничего не ел, и ему стало лучше — опасность миновала. "Он же, — пишет

Плутарх, — изведав уже некую сладость, порождаемую угасанием сил, принял

решение не возвращаться вспять и переступил тот порог, к которому успел уже

так близко придвинуться". Что-то здесь все-таки не так. Возможно, стоицизм

— отличная философия смерти, но вряд ли стоит преподавать ее в школах в

качестве философии жизни.

Воззрения на суицид эпикурейцев сходны со стоическими, хотя две эти

философские школы несколько веков оппонировали друг другу по целому ряду

основополагающих вопросов — главное различие именно в том, что эпикуреизм-

то как раз в первую очередь учит правильно жить. И, что существенно, жить

счастливо. Учение Эпикура в его этической части как нельзя лучше

соответствует мировоззрению современного человека. Эпикуровская формула

бытия обаятельна (жить благородно и весело), желания оспаривать ее не

возникает. Прославленное бойкотирование смерти ("Смерть нас не касается:

когда мы есть — нет ее, а когда она приходит, то исчезаем мы"), пожалуй,

звучит несколько легкомысленно, но к основным постулатам этики Эпикура

трудно не прислушаться:

. Боги (Бог), возможно (и даже почти наверняка), есть, но им (Ему) не

до человека, а стало быть, и человеку не должно быть до них (Него)

дела. Надейся не на Него, а на себя.

. Жить надо в мире с собой, по возможности абстрагируясь от внешних

условий.

. Правильная жизненная установка — безмятежность духа и свобода от

страха перед миром и смертью.

Замечательно сказано: "Не сдавайся ни судьбе, ни чему-либо другому. Но

когда явится необходимость расстаться с жизнью» то смело отрешись от нее и

от всех, кто по пустоте скован ею; мы выйдем из жизни с прекрасными словами

на устах и возгласим: "Хорошо мы пожили!" (Эпикур).

Противоположной точки зрения придерживались Платон и Аристотель

(позднейшие оппоненты суицида, в том числе и отцы церкви, строили свою

систему доказательств, используя их наследие).

Платон поставил перед собой очень сложную задачу: не отрекаясь от любви и

почтения к своему учителю Сократу, показать, что самоубийство, совершенное

этим идеальным человеком, — не выход и не способ. Для этого Платону

пришлось вложить в уста своего героя слова, из которых следует, что

поступок Сократа — не правило, а редкое исключение, которое может быть

санкционировано лишь высшей силой (та самая аргументация, которую

впоследствии повторит блаженный Августин). Обращаясь к своему ученику

фиванцу Кебету, Сократ говорит: "Сокровенное учение[1] гласит, что мы,

люди, находимся как бы под стражей и что не следует ни избавляться от нее

своими силами, ни бежать, — величественное, на мой взгляд, учение и очень

глубокое. И вот еще что, Кебет, хорошо сказано, по-моему: о нас пекутся и

заботятся боги, и потому мы, люди, — часть божественного достояния.

Согласен ты с этим или нет?

— Согласен, — отвечал Кебет.

— Но если кто-нибудь из тебе принадлежащих убил себя, не спросившись

предварительно, угодна ли его смерть тебе, ты бы, верно, разгневался и

наказал бы его, будь это в твоей власти?

— Непременно! — воскликнул Кебет.

—А тогда, пожалуй, совсем не бессмысленно, чтобы человек не лишал

себя жизни, пока бог каким-нибудь образом его к этому не принудит, вроде

как, например, — сегодня — меня".

Платон осуждает не самоубийство вообще, а лишь тех, кто убил себя "от

малодушия и праздности". Что ж, с этим, наверное, можно согласиться. Хотя

имеют ли право оставшиеся в живых решать, достойными или недостойными были

мотивы самоубийцы?

Если рациональность Платона все же апеллирует к религиозному сознанию и

основана на аксиоме, утверждающей, что человек — раб божий и потому не

имеет права произвольно уходить из жизни, то Аристотель больше подчеркивает

антиобщественность этого деяния. Оно является актом безответственным и

преступлением против государства, ибо загрязняет город и ослабляет

общество, лишая его полезного гражданина. Самоубийство "заманивает людей

двумя приманками — легкостью и честью", но на самом деле есть трусость и

дезертирство, так как убивающий себя подобен солдату, который бросил свой

пост.

Резоны Аристотеля не столь убедительны для нас — конечно, за исключением

тех из нас, кому нравится воображать себя солдатом на посту.

Философия Средневековья.

Неприятный факт: христианство повело страстную, непримиримую борьбу с

самоубийцами, продолжающуюся и поныне, не столько из высших соображений,

сколько из меркантилизма, выполняя заказ земных властей. Все имеет свою

цену, в том числе и возможность спасти миллионы душ, которую христианство

получило с обретением статуса государственной религии.

Не секрет, что в первые века своего существования гонимая религия

относилась к мученичеству, то есть альтруистическому самоубийству во имя

веры, с благоговением. Христианство не смогло бы добиться такого авторитета

без страстотерпцев, добровольно шедших на крест или на арену цирка, в пасть

голодным хищникам. Однако государству и государственной религии мученики ни

к чему — никогда не знаешь, чего от них ожидать, и примерно с V века

отношение церкви к добровольной смерти во имя веры начинает меняться.

Утвердив принцип "кесарю кесарево", церковь расширила трактовку принципа

"Богу Богово": бессмертная душа принадлежит Всевышнему, и только Он волен

ей распоряжаться.

Искоренение беса самоубийства проводилось с трудно вообразимой для наших

времен обстоятельной неторопливостью, растянувшись на столетия. Первая

атака была предпринята еще на закате Западной империи, на Арльском соборе

452 года, где суицид впервые был объявлен преступлением, а те, кто его

совершают, — "объятыми диавольским безумством". В 533 году Орлеанский

собор, следуя пожеланию судебных властей, отказал в христианском погребении

самоубийцам из числа осужденных преступников, ибо, совершив самосуд, они

обманывают закон, уходят от положенного наказания. Следующий шаг был

предпринят на Бражском соборе 563 года, введшем карательные санкции против

всех самоубийц: им отказали в церковном отпевании и погребении. Толедский

собор 693 года отлучил от церкви не только самоубийц, но и тех, кто,

попытавшись покончить с собой, остался жив.

Христианская церковь относилась к самоубийству гораздо непримиримее, чем

к убийству. Эта явная несправедливость аргументировалась тем, что убийца

еще может раскаяться в своем злодеянии, а самоубийца такой возможности

лишен. На самом же деле снисходительность к первому из смертных грехов

объяснялась все теми же государственными интересами: и светской, и

церковной власти было не обойтись без собственных убийц, состоявших у них

на службе.

Каждая из ужесточающих мер, вводимых церковью против самоубийц,

немедленно сопровождалась еще более строгими актами светской власти.

Рьяность властей имела кроме религиозной и финансовую подоплеку: еще в

законах Людовика Святого (XIII век) самоубийцу предписывалось не только

подвергать посмертному суду, но и лишать имущества, переходящего к барону.

С централизацией власти наследователем самоубийц стала корона.

Таким образом христианская церковь сформировала безоговорочно негативное

отношение к суициду лишь через 500—600 лет после своего возникновения.

При отсутствии канонических обоснований отцам церкви, участникам

антисуицидных церковных соборов V— VII веков, было не так-то просто

доказать тезис о недопустимости самоубийства. Положение усугублялось тем,

что сам Иисус принял смерть добровольно, то есть фактически закончил свое

земное существование самоубийством. Примеру Агнца последовали сотни и

тысячи христианских мучеников. Одни безропотно и даже с радостью

предавались в руки палачей, другие убивали себя сами и именно за это были

причислены христианской церковью к лику святых.

Ранние вероучители Тертуллиан (II век) и святой Иероним (IV век)

восхваляют верность Дидоны, предпочетшей самосожжение повторному браку. У

Евсевия Кесарийского (III век) описано тройное самоубийство антиохийской

христианки Домнины и двух ее дочерей, которые, спасаясь от разнузданной

диоклетиановой солдатни, бросились в реку "и погибли незапятнанными среди

волн".

В IV—V веках появились христианские фанатики-донатисты (последователи

карфагенского епископа Доната), которые так неистово жаждали мученичества

во имя веры, что церковь в конце концов объявила их еретиками. Донатисты

убивали себя по поводу и без повода, создав своеобразный культ

самоубийства. Донатисты верили в то, что человек может достичь святости

усилием воли, однако правящая церковь усмотрела в этой установке грех

гордыни.

Святой Августин, первым из отцов церкви обрушившийся на суицид,

утверждал, что спасение идет только от Бога, а самоубийство, даже

совершенное во имя веры, — "мерзкий грех, заслуживающий проклятия, худший

из грехов, ибо в нем нет возможности раскаяться". Диспуты с адептами

донатизма в конце концов сменились репрессивными мерами. Именно тогда в

христианском мире утвердился принцип "веры насильно", вознесший церковный

институт к вершинам земной власти, но подорвавший самую основу

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10



2012 © Все права защищены
При использовании материалов активная ссылка на источник обязательна.