изобретается сознательно, а создается в процессе бессознательного

мышления»[2].

Этот момент весьма важен и для понимания некоторых аспектов

интеллектуальной революции (таких, как «внезапная» победа одной из

конкурирующих теорий, быстрое и неожиданное ее признание научным

сообществом и общественным мнением), которые фигурируют в ряде современных

концепций развития науки. Наконец, наименее изученный вопрос, связанный с

переходом нерационального знания в свою диалектическую противоположность,

представляет собою действительно сложную проблему становления первых в

истории человеческой мысли типов научной и философской рациональности.

В исследовании этой проблемы, начиная с XIX в., наметились два основных

подхода. Один из них, представленный большинством ученых, сводится к

утверждению, что философия и наука возникают из мифа (О. Конт, Г. Спенсер,

Э. Тейлор, Ф. Корнфорд, Дж. Томсон и др.). Другой подход утверждает нечто

противоположное: «Уже на первобытной ступени своего развития наука не имеет

ничего общего с мифологией, хотя в силу исторической обстановки и

существует как мифологически окрашенная наука, так и научно осознанная или

хотя бы примитивно научно трактованная мифология»[3].

Логически, однако, возможен и компромиссный вариант, учитывающий

диалектическую связь мифологического и научного способов мышления, который

ниже я попытаюсь обосновать исторически на материале происхождения

древнегреческой мысли. Основной тезис, предлагаемый мною, состоит в том,

что миф послужил точкой бифуркации двух исторически первых в истории

человеческой мысли типов рациональности — формальной логики элеатов и

диалектической логики Гераклита. Причем важно иметь в виду, что элейская

философия возникла как результат сплава пифагорейской системы категорий,

представляющей, по сути дела, трансформированную структуру мифа с научно

оформленной и также мифологизированной пифагорейской математикой (главным

образом, арифметикой).

Методологической основой предлагаемого ниже исследования явилась

современная трактовка логической структуры мифа, представленная в работах

Клода Леви-Стросса.

Как бы ни понималась рациональность, совершенно очевидно, что на первых

порах и в дальнейшем она несла на себе глубокую печать мифологического

образа мышления. В предметно-содержательном плане остатки мифологии можно

проследить сколь угодно далеко, особенно в космогонических построениях, да

и не только в них. В данном случае не будет решающим критерием

рациональности тот факт, насколько больше или меньше мифологических

элементов, ассоциаций, образов и т. п. содержит та или иная доктрина. Важен

глубинный способ мышления, который может стать показателем степени

рациональности той или иной доктрины, ее отличия от мифологического

восприятия и объяснения мира. Это значит, что мы должны в первую очередь

исходить не из содержания, а из логической формы (структуры) исследуемого

исторического текста.

С этой точки зрения изучение генезиса рационального мышления должно,

очевидно, состоять в том, как и в каком направлении трансформировалась сама

структура мифа, какие промежуточные фазы ей предстояло пройти. Здесь,

однако, встает вопрос: с чего следует начинать поиск тех различий, которые

могут хотя бы приблизительно указать точку перехода, преобразования

мифологемы в какие-то иные структуры, которые с той или иной оговоркой

можно причислить к рациональным. Априорно их можно обозначить как первичные

рациональные образования, так или иначе сопряженные с породившей их

структурой мифа. Но если (вслед за Леви-Строссом) можно показать, что имеют

в виду, говоря о структуре мифа, то сложнее указать на те формы

рационального мышления, которые одновременно можно было бы интерпретировать

как элементы мифологемы.

Одним из возможных способов нащупать подобную отправную точку перехода от

«мифа к логосу» может стать признанный еще Аристотелем эмпирический

критерий, по которому он проводил отличие ранних греческих философских

систем от мифологии.

Структура мифа и пифагорейская таблица категорий

Известно, что наиболее характерной чертой ранней греческой философии был

поиск единой основы видимого разнообразия явлений, включая сюда и

многообразие их качественных и количественных противоположностей. У Фалеса

это была вода, у Анаксимандра — «апейрон», или беспредельное, у Анаксимена

— воздух, у Гераклита — огонь, у Пифагора — число. Обычно сам факт сведения

всех явлений к единой первооснове оценивался историками философии и науки

как резкий разрыв с мифологическим мышлением вообще. Ныне же, как отмечает

И. Д. Рожанский, стала преобладать точка зрения, согласно которой истоки

космологических построений милетцев следует искать в восточной и греческой

мифологии. Вероятно, так же обстоит дело и с более поздним учением

пифагорейцев, у которых первоосновой, из которой возникает мир, стало

число. Следует, однако, поставить вопрос о том, что индуцировало саму эту

проблему первоосновы вещей, в какой структуре мышления была возможна сама

постановка данной проблемы.

Можно предположить, что подобная возможность коренилась в самой структуре

мифологического мышления. Согласно Леви-Строссу структура мифа развивается

из осознания некоторых фундаментальных противоречий, которые мышление

стремится разрешить путем медитации, т. е. прогрессивного посредничества.

Предположим, пишет Леви-Стросс, что два противоположных члена, между

которыми не существует никакого перехода, вначале заменяются двумя

эквивалентными членами, но которые опосредованы уже каким-то промежуточным

(средним) членом. Далее эта триада заменяется следующей триадой, где

противоположность между крайними членами является менее выраженной и т. д.

В результате противоположности оказываются как бы «смазанными» и в конечном

счете подобными друг другу. Возьмем следующую структуру мифа (пример Леви-

Стросса).

|ИСХОДНАЯ ПАРА ЧЛЕНОВ |ПЕРВАЯ ТРИАДА |ВТОРАЯ ТРИАДА |

|Жизнь |Земледелие |Травоядные |

| |Охота |Пожиратели падали |

| | |(ворон, койот) |

|Смерть |Война |Плотоядные |

Что характерно для этой структуры? Исходная пара противоположностей,

между которыми нет никакого перехода, заменяется двумя другими

эквивалентными членами, между которыми появляется медиатор (охота). Затем

один из крайних членов этой триады и медиатор заменяются новой триадой.

Легко видеть, что здесь имеет место процесс уподобления путем замены на

эквивалентные члены как по горизонтали (жизнь — земледелие — травоядные и

смерть — война — плотоядные), так и по вертикали. В последнем случае

вводится медиатор «пожиратели падали»: с одной стороны, пожиратели падали

подобны плотоядным, так как питаются мясом, а с другой — травоядным, так

как не убивают того, кого едят. Среди огромного перечня бинарных оппозиций

мифов можно встретить практически все противоположности, которыми

впоследствии оперировала древнегреческая философия. Среди них: ясный —

темный, громкий — тихий, мягкий — твердый, сухой — влажный, верхний —

нижний, левый — правый, прямой — кривой, мужской — женский, земной —

небесный, природный — культурный, умеренный — безмерный, внешний —

внутренний, актуальный — виртуальный, непрерывный — дискретный, абсолютный

— относительный и т. д. Чтобы материя, которую Леви-Стросс считает не

объектом, а материалом мифологической мысли, сыграла свою роль, ее надо

обеднить, оставив небольшое количество элементов, способных выразить

контрасты, и создать пары оппозиций. Эти бинарные оппозиции располагаются

на разных уровнях. Множество уровней — цена мифической мысли за переход от

непрерывного к дискретному. К этому ведет и сама логика развития

мифического мышления. По существу речь идет о выборке символических

репрезентантов, т. е. специфических «кодов», свойственных тому или иному

типу мышления.

Как отмечает И. Д. Рожанский, роль противоположностей правого и левого,

чета и нечета, белого и черного, света и тьмы, мужского и женского и т. д.

в донаучном мышлении подобна роли логических категорий в мышлении научном.

В форме противоположных качеств (теплое и холодное, сухое и влажное,

светлое и темное и т. д.) идея фундаментальных противоположностей

фигурирует почти у всех досократиков, в том числе и у Анаксагора. Но у

пифагорейцев фундаментальные противоположности выступают в наиболее

архаическом виде, сохраняя свой полярный характер.

Тотально пронизанная мифологией нарождающаяся философия греков могла

использовать традиционную символику мифа в качестве сырого материала,

который в зависимости от ситуации и повышения уровня абстрактности

трансформировался в те или иные концептуальные контексты.

Любопытное мнение высказал на этот счет Аристотель. Перечислив десять пар

пифагорейских противоположностей, он добавляет, что подобного мнения

держался и Алкмеон из Кротона, современник Пифагора. Поэтому неясно, кто у

кого заимствовал это учение, Алкмеон утверждал, что «большинство свойств, с

которыми сталкиваются люди, образуют пары, имея в виду в отличие от

пифагорейцев не определенные противоположности, а первые попавшиеся,

например: белое — черное, сладкое — горькое, хорошее — дурное, большое —

малое. Об остальных же противоположностях он высказался неопределенно,

пифагорейцы же прямо указали, сколько имеется противоположностей и каковы

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6