понимания необходимо вернуться к тем явлениям прошлого, которые являются

как бы неким предвосхищением или подготовлением: к крупным государственным

объединениям в истории (империям), к великим универсально мыслящим людям

античности и Нового времени,— этим людям, преисполненным значительными по

своему содержанию идеями, которые являются не рассудочными вехами в

развитии абстрактной человеческой природы как таковой, а выросшими из

корней своего народа образами человеческой сущности вообще, и поэтому их

слова и самое их существование обращены ко всему человечеству.

Дальнейшее членение на три фазы состоит в следующем:

1. В первой фазе все происходящее близко тому, что бессознательно

происходит в природе. Доисторические или неисторические народы (т. е.

первобытные пароды до того времени, когда они вымирают или становятся

материалом для технической цивилизации) живут в сфере фактической общности

языка и культуры. То и другое распространяется в незаметном движении,

выявить которое можно только по его результатам. Непосредственный и

сознательный контакт между людьми ограничивается обычно самой узкой сферой

при абсолютной разбросанности их суще-

ствования. Фактический же контакт, происходящий посредством

распространения достижений цивилизации, охватывает обширные пространства,

иногда даже весь земной шар, но без ведома людей.

В доисторический период существуют культурные процессы, которые в

некоторых случаях представляются нам достаточно своеобразными и как бы

являют собой зародыши того, что впоследствии найдет свое место в

исторических культурах. Различие заключается в том, что эти процессы не

достигают фазы истории и при соприкосновении с движением исторических

народов быстро приходят в упадок; сами по себе они достигают поразительных

свершений, однако они как бы скованы природным существованием людей и

постоянно близки к тому, чтобы опять погрузиться в него.

Культуры первобытных народов были распространены по всему земному шару.

Знакомясь с каждым народом, мы ощущаем особенность его духа; она присуща

даже пигмеям, бушменам, находящимся на самой низкой ступени развития, или

народам севера, таким, как эскимосы, и — в высокой степени — полинезийцам.

Что касается народов Америки — Мексики и Перу, — то здесь уже допустимо

сравнение с Вавилоном и Египтом.

2. во второй фазе развертывание немногих великих культур идет — несмотря

на ряд случайных соприкосновений — параллельно. Это — отдельные истории.

Единство этих исторических процессов не более чем идея; ни в коей степени

нельзя считать, что все становится повсюду известным и повсюду оказывает

свое воздействие. Напротив: самое высокое и значительное остается

ограниченным рамками узкого пространства и времени. Оно расцветает,

погибает и как будто надолго, быть может навсегда, забывается. Здесь нет

никакой уверенности в том, что оно будет сохранено и передано другим

поколениям. Правда, в сфере каждой данной культуры как будто сохраняется

последовательность традиций. Культура распространяется и живет, но вскоре

достигает той границы, за которой следует упадок и гибель.

И все-таки в определенных, относительно небольших областях земного шара

возникает универсальная по своему духовному значению сфера всеобщей

истории, внутри которой появляется все то, о чем размышляли люди и что

непосредственно касается нас.

Развитие расчленяется. Мы видим процессы, охватывающие несколько веков и

составляющие одно целое в последовательности своих стадий — от расцвета до

завершения в поздний период развития. Мы видим типичную смену поколений,

которые в своей совокупности охватывают почти столетие (распространение,

завершение, упадок). Видим подчас, быть может, и шпенглеровский

тысячелетний процесс. !1 : •

Однако движение все'продолжается. Нет ни непрерывных поздних стадий, ни

бесконечного «существования феллахов» •'•. ни пол-

окостенения. Новое, изначальное постоянно пробивается на пе»еркаость и в

Китае, и в Индии. ;

^'^дНапйасно делались попытки охватить ход истории в целом. Ц^Т^кто

ститал, что путь идет от Вавилона через греков и римлян цр, .йК^север,.

приходили к заключению, что исторический процесс ^г|адйгт с, востока на

запад, и прогнозировали, что далее путь должен |:^ вести в Америку. Однако

в Индии путь шел от Инда (эпоха Вед) ||^-ц^<^йЁйадяа^^хаа^.яв-ляющий собой..

не_цаследуемую биологически», .а „жюййнес.кую субстанцию»^_которая может

быть- увеличена или расхвачена. Это —нечто, действительно- существующее^

д^жакош^ШАШле-ния, что не_^ожег_быть^сдедднд^^д^ц^-оредцамеренцц-д»дано.

Значение этой субстанции раскрывается посредством совершающегося в

истории духовного процесса. В ходе этого процесса она претерпевает

изменения. Рщть мпжат^а-истории возник-

НуТ н»вц^_ц("г01"4> КОТОрЫЙ 11—^^тт^тш—^^а^лпбй^—, ЦЁДуияй-

•"ий прцмей_тайш:а,.ройа* являет_..собои ,-осевее- врвмв*—-»-те и явлениях природы. Сами по

себе они лишены смысла и случайны, являют собой катастрофы или равнодушное

пребывание в мире, и все-таки история как бы одухотворяет их, будто они

соответствуют друг другу и выросли из одного корня.

4. В эту сферу историчности нас приводит историчность нашей экзистенции.

Из точки, где мы в безусловности своей ответственности и выбора своего

места в мире, своего решения, понимания того, что мы подарены себе в любви,

становимся бытием, пересекающим время в качестве историчности,— из этой

точки падают лучи света на историчность истории посредством нашей

коммуникации, которая, проходя через все исторически познаваемое, достигает

экзистенции. Здесь мы выходим за границы истории в сферу вечного

настоящего, здесь мы в качестве исторической экзистенции, пребывающей в

истории, преступаем границы истории.

5. Мы преодолеваем историю, двигаясь к бессознательному. Дух человека

сознателен. Сознание — то средство, вне которого нет ни знания, ни опыта,

ни человеческого бытия, ни отношения к трансцендентности. То, что не есть

сознание, называется бессознательным. Бессознательное — это негативное,

бесконечное по многозначности своего содержания понятие.

Наше сознание направлено на бессознательное, т. е. на все то, что мы

находим в мире, что не сообщает нам, однако, своей внутренней сущности.

Наше сознание опирается на бессознательное, оно все время вырастает из

бессознательного и возвращается к нему. Однако узнать что-либо о

бессознательном мы можем только посредством сознания. В каждом сознательном

действии нашей жизни, особенно в каждом творческом акте нашего духа, нам

помогает бессознательное, присутствующее в нас. Чистое сознание ни на что

не способно. Сознание подобно гребню волны, вершине над широким и глубоким

основанием.

Это составляющее нашу основу бессознательное имеет двоякий смысл:

бессознательное как природа, всегда покрытая мраком, и бессознательное как

ростки духа, стремящегося быть открытым.

Если мы преодолеем историю, превратим ее в бессознательное в качестве

сущего, которое открывается в явлении сознания, то это бессознательное

никогда не будет природой, но будет тем, что

27Й

являет себя в создании символов, в языке, в поэзии, изображении и

самоизображении, в рефлексии. Мы живем, не только основываясь на нем, но и

стремясь к нему. И чем отчетливее сознание выявляет его, тем оно становится

субстанциальнее, глубже, шире в своем присутствии. Ибо в нем пробуждаются

те ростки, чье бодрствование усиливает и расширяет его самого. Дух в своем

движении в истории расходует не только нреднайденное бессознательное, но и

создает новое бессознательное. Однако обе эти фирмы выражения неправильны

перед лицом единого бессознательного, проникновение в которое есть не

только процесс истории духа, но которое есть бытие над, до и после всякой

истории.

-Однако в качестве бессознательного оно определяется только негативно, с

помощью этого понятия нельзя обрести шифр бытия, к чему тщетно стремился Э.

Хартман * в мире позитивистского мышления. Бессознательное значимо лишь

постольку, поскольку оно получает определенный образ в сознании и тем самым

перестает быть бессознательным. Сознание — это действительное и истинное.

Наша цель — углубленное сознание, а не бессознательное. Мы преодолеваем

историю, обращаясь к бессознательному, чтобы тем самым прийти к

углубленному сознанию.

Тяга к бессознательному, всегда охватывающая нас в беде, обманчива. Она

остается таковой, пытается ли вавилонский бог повернуть вспять развитие

шумного мира словами: «Я хочу спать» *, мечтает ли человек западной

культуры вернуться в рай, в состояние, в котором он пребывал до того, как

вкусил плод с древа познания, считает ли он, что ему лучше бы не родиться,

призывает ли вернуться к естественному состоянию до возникновения культуры,

видит ли в сознании угрозу, полагает ли, что история пошла по ложному пути

и ее надо повернуть вспять,— все это одно и то же в различных формах. Это

не преодоление истории. а попытка уклониться от нее и от своего

существования в ней.

6. Мы преступаем границы истории, когда видим человека в его высочайших

творениях, в которых он сумел как бы уловить бытие и сделать его доступным

другим. То, что в этой области, сделано людьми, позволившими уничтожить

себя вечной истине, становление которой осуществилось в языке, выходит за

пределы истории, сохраняя, правда, исторический облик, и ведет нас через

мир истории к тому, что есть до всякой истории, и благодаря ей становится

понятным нам языком. Тогда уже не встает вопрос: откуда и куда, вопрос о

будущем и прогрессе, но во времени есть нечто, что уже не есть просто время

и приходит к нам через все временное как само бытие.

История становится путем к надысторическому. В созерцании величия — в

сотворенном, свершенном, мыслимом — история светит как вечное настоящее.

Она уже не просго удовлетворяет любопытство, а становится вдохновляющей

силой. Величие истории в качестве предмета нашего благоговения связывает

нас со сферой, возвышающейся над историей.

7. Понимание истории в ее целостности выводит нас за преде-

279

лы истории. Единая история перестает быть исгорией. Уловить это единство

уже само по себе означает вознестись над исгорией, достигнуть основы того

единства, посредством которого есть это единство, позволяющее истории стать

целостностью. Однако это вознесение над историей, стремящееся к единству

истории, само остается задачей в рамках истории. Мы живем, нс- обладая

знанием о единстве, но, поскольку мы живем, вырастая из этого единства,

наша жизнь в истории становится надысторической.

Вознесение над историей становится заблуждением, если мы уходим от

истории. Основной парадокс нашей экзистенции, который заключается в том,

что только в мире мы обретаем возможность подняться над миром, повторяется

в нашем историческом сознании, поднимающемся над историей. Нег пути в обход

мира, путь идет только через мир, нет пути в обход истории, путь идет

только через историю.

8. Взирая на долгую доисторию и краткую историю человечества, мы невольно

задаем вопрос: не является ли исгория на 4юне этих сотен тысячелетий

преходящим явлением:1 На этот вопрос, по существу, ответить нельзя, разве

только общей фразой: то, что имеет начало, имеет и конец, пусть он придет

даже через миллионы или миллиарды лет

Однако ответ, который не может нам дать наше эмпирическое знание,

является излишним для нашею осознания бытия. Ибо даже если допустить, что

наше представление об истории значительно модифицируется в зависимости от

тою, видим ли мы в истории бесконечный прогресс или различаем тень ее

конца, существенным остается для нас то, что историческое знание в целом не

есть последнее знание. Все дело в том, чтобы воспринимать настоящее как

вечность во времени. История ограничена далеким горизонтом, в котором

настоящее значимо как прибежище, некое утверждение себя, решение,

выполнение. Вечное являет себя как решение во времени. Для трансцендирующею

сознания экзистенции история растворяется в вечности настоящего.

Однако в самой истории перспектива времени остается, быть может, еще в

виде длительной, очень длительной истории человечества на едином теперь

земном шаре. В эгой перспективе каждый человек должен задать себе вопрос -

какое место он гам займет, во имя чего он будет действовать.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7