вечное становление, бесцельное стремление, способна породить любое зло.
Недаром Шопенгауэр в качестве историко-философских аналогий приводит мнение
древнегреческого философа Анаксимандра, что многообразие вещей, порождаемое
«беспредельным началом», оказывается тем самым причастным злу. Ссылается он
и на убеждение Эмпедокла, что одной из двух всеобщих космических сил
является «Вражда». Апеллирует философ и к Якову Бёме, у которого злая
деятельность выступала как необходимый результат самораскрытия мировой
божественной сущности. От Бёме шло и рассмотрение Шопенгауэром Мировой Воли
как беспричинного и «безосновного» начала, оно не нуждается ни в каком
законе достаточного основания. Такое же утверждение о «безосновности»
сущностного бытия мы найдем впоследствии у русского религиозного философа
Н. А. Бердяева, но он не следовал Шопенгауэру: творчество Бёме было одним
из источников их собственных теоретических исканий. Но у Бердяева
«безосновное» «раньше» Бога.
Мировая Воля—это могучий творческий принцип, порождающий все вещи и
процессы, но изначально в ней коренится нечто ущербное, негативное. Она как
бы вечно «голодна», заявляет о ней Шопенгауэр по аналогии с физиологическим
состоянием человека и вообще животных. Он антропоморфизирует свою теорию
бытия, и если у Парацельса человек выступал в качестве микрокосмоса, то у
Шопенгауэра космос уподобляется макроантропосу. Некая квазибиологическая
активность, смутный прообраз потребности выживания, как «слепое влечение,
темный, глухой позыв, вне всякой непосредственной познаваемости», вне
всякой планомерности, но вечно неудовлетворенная и ненасытная—такова
Мировая Воля. Нечто похожее мы найдем во взглядах на мир французского
философа начала XIX в. Мен де Бирана, а также немецких философов-пантеистов
середины прошлого столетия Фехнера и Лотце, но это только отдаленное
сходство, потому что только у Шопенгауэра Воля устремлена на реализацию
своей мощи так, что в своих проявлениях сама себя разделяет, разрушает,
однако вновь и вновь продолжает свои бесконечные искания и борения.
Различными формами процесса этой самореализации Мировой Воли служат,
по Шопенгауэру, всемирное тяготение, магнетизм и прочие разнообразные
физические силы, химическое сродство, воля к жизни и борьба за
существование в органическом мире, тропизмы растений и инстинкты животных,
и сильнейшие из последних — пищевой и половой, а затем — аффекты людей, их
мстительность и властолюбие (мотив, впоследствии использованный Ф. Ницше).
В конце концов фактов, свидетельствующих об активности, присущей
действительности в самом ее фундаменте и во всех ее «надстройках»,
приводилось в истории философии после Лейбница огромное количество, о них
повсюду свидетельствует сама жизнь, и собрать их заново было совсем не
трудно. Важно иное—та особенная интерпретация, которую этим фактам дал
Шопенгауэр, и та концепция, в которую их он включил. А концепция его
проводила ту мысль, что, воплощаясь в многообразии всевозможных процессов и
событий, Мировая Воля как «вещь в себе» оказывается совсем не вещью:
умопостигаемый сверхобъект не есть «вещь», и далеко не «в себе», так как
Воля обнаруживает себя подчас в очень ярких красноречивых формах. Но и это
не все: обнаруживая себя в себе, она себя также невольно маскирует тем, что
в ее обнаружениях все более выступает черта, казалось бы, совсем чуждая ее
желаниям, устремлениям и порывам: в своих проявлениях она все более
страдает и ощущает себя мучительно несчастной.
Отчего это происходит? От того, что чем более совершенный и
сознательный уровень обнаружений Мировой Воли достигается, тем более
жестокий для нее самой и притом морально отрицательный характер они
приобретают. Чем более развиты в интеллектуальном и эмоциональном отношении
люди, тем сильнее их нравственные коллизии и страдания. Социальная жизнь
проникнута скудоумием и пошлостью, завистью и лицемерием. Забота о ближних
и борьба за счастье угнетенных то и дело оказываются на поверку
искательством собственной выгоды, патриотические призывы — маской
своекорыстного национализма, парламентская болтовня—прикрытием самого
беззастенчивого группового и личного эгоизма, выспренная демонстрация
религиозных чувств — маскировкой ханжеской бессовестности. Большинство
философов стремятся не к тому, чтобы обнаружить истину, но лишь к тому,
чтобы утвердить свое материальное благополучие, и ради этого они
приобретают показную эрудицию, демонстрируют мнимую оригинальность, а
больше всего стараются угодить вкусам публики. Они готовы пресмыкаться
перед государством и церковью. Жизнь людей в обществе полна нужды, страха,
горя и страданий. Тревоги чередуются с разочарованиями, а отделяющие их
друг от друга моменты удовлетворения своих желаний мимолетны и приносят
затем скуку и новые страдания. Люди портят друг другу жизнь, и Шопенгауэр
повторяет слова древнеримского драматурга Плавта, повторенные затем
английским философом XVII в. Томасом Гоббсом: «Человек человеку волк».
Невозможно отрицать, что франкфуртский затворник очень метко обрисовал
современную ему буржуазную действительность, а заодно и темные стороны всей
промышленной цивилизации вообще. Он почувствовал и то, что объективному
исследованию этих отрицательных черт человеческого общежития упорно
препятствуют, говоря словами К. Маркса, «самые яростные, самые низменные и
самые отвратительные страсти человеческой души — фурий частного интереса».
Сам Шопенгауэр отнюдь не помышлял о каком-либо ином, помимо существующего
капиталистического общества, и когда в знаменитой 46-й главе второго тома
«Мира как воли и представления», названной им «О ничтожестве и горестях
жизни», отрицает возможность существенного улучшения жизни людей, а в не
менее широко известной 44-й главе нацело развенчивает половую любовь, сводя
ее к коварной «ловушке» природы, цель которой заставить людей обеспечить
продолжение рода (хотя он и ратует за иную любовь—любовь как сострадание к
отдельным людям и ко всему человечеству), вся его критика носит не
социальный, но только обобщенно антропологический характер. Чужды ему и
гегелевская вера в общечеловеческий разум, и прекраснодушная надежда многих
позитивистов XIX в. на то, что счастье людям принесут успехи естественных
наук. Чуждо ему и марксистское убеждение, что классовая борьба в истории на
протяжении многих веков служила двигателем социального развития. Не верит
Шопенгауэр и в спасительные последствия длительного гражданского мира. Да и
возможен ли он вообще? Вопреки распространенным в XIX в. буржуазно-
либеральным иллюзиям о скором повсеместном торжестве воплощенных в жизнь
идей процесса, Шопенгауэр напоминает о том, что новые поколения людей то и
дело повторяют ошибки прошлых поколений, научное познание то и дело заходит
в тупик, а в руках морально ущербных людей достижения наук приносят зло. В
области морали прогресса на протяжении последних веков не достигнуто
вообще, что и видно по широчайшей распространенности бесчеловечной
эксплуатации, кровопролитных войн, яростных насилий и садистских истязаний.
Ненависть и злоба правят в обществе свой бал, и пока не видно, что этому
приходит конец.
Шопенгауэр считал, что Мировой Воле присуща «нелепость», она лишена
смысла и ведет себя совершенно абсурдным образом. Мировую Волю не
интересует ни прошлое, ни будущее. А происходящие во времени' и
пространстве события истории лишены связи и значения. Поток событий во
времени — это пестрая смена одних случайных происшествий другими, подобная
вереницам кучевых облаков на небе в ветреную погоду (Ницше сравнил ход
исторических событий с мелкой зыбью на поверхности моря). Вечное
беспокойство и постоянная неуверенность пронизывают все сущее.
Неудовлетворенность и тревога никогда не оставляют людей в их суетных
исканиях, надеждах и разочарованиях.
Этот крайний шопенгауэровский антиисторизм опирается на убеждение в
том, что в исторических событиях отсутствует какая-либо закономерность, все
диктуется случайностями, которые сталкиваются друг с другом, сплетаются и
соединяются в произвольные конгломераты. Все мечты и ожидания людей терпят
крушения под обломками этих конгломератов и сменяются новыми, но столь же
напрасными мечтами и ожиданиями. Однако, видеть в истории всего лишь
вереницу случайностей, как это было свойственно Шопенгауэру, было бы
неправильно.
Шопенгауэр представляет себе механизм происходящих событий следующим
образом: явления Воли отравляют друг другу существование, губительно
действуют друг на друга и друг с другом борются, но через их посредство
Воля находится в состоянии борьбы и сама с собой, происходит ее внутреннее
«раздвоение в самой себе»''. Шопенгауэр предвосхитил кризис цивилизации,
которую ныне толкают в пучину бессмысленного хаоса грозные глобальные
проблемы, коль скоро разрешение их откладывается, и у него сложилось то
мироощущение, которое выразили с еще большей резкостью основатели
современных нам экзистенциалистской и франкфуртской философских школ. По-
другому выразил это мироощущение С. Л. Франк: «Все наши страсти и
сильнейшие влечения обманчиво выдают себя за что-то абсолютно важное и
драгоценное для нас, сулят нам радость и успокоение, если мы добьемся их
удовлетворения, и все потом, задним числом, когда уже поздно исправить
ошибку, обнаруживают свою иллюзорность, ложность своего притязания
исчерпать собою глубочайшее стремление нашего существа и дать, через свое
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8
