Из этого утверждения можно выделить первую характеристику политической культуры оппозиции – критицизм и зависимость от существующей власти. Именно на ошибках власти и может усиливаться современная киргизская оппозиция. Чем больше ошибок, тем сильнее оппозиция. К «самостоятельному альтернативному, действительно оппозиционному действию, похоже, сегодня не способна ни одна из существующих политических партий»[217].
Отсутствие стратегического целеполагания и собственного видения – вторая характеристика. Одной из основных мотиваций протестующих 24 марта 2005 года было «свержение режима Акаева», то есть не идеологическое, программное видение будущего, а просто тактическая ситуативная цель – «Акаев кетсин», в ноябрьские дни года 2006 были - «Бакиев кетсин, Кулов кетсин». В большей массе это были неосознанные слоганы о смене данного, ненавистного в этот день, год, час властного правителя, протестная масса «Мы против - сегодня», без проекции в осознанное «завтра». Эмоциональные, ситуативные требования, артикулируемые массами вслед за их лидерами, без прагматичного, конструктивного будущего, ответственность за которое так и не была заявлена ни одной из политических сил в стане оппозиции[218].
И, прежде всего, потому, что они не имеют перспективной с точки зрения развития страны идеологии, программы и стратегии действий.
В своем большинстве эти группы опираются на социалистические или национал-социалистические идеи, которые хороши для богатых или крайне бедных обществ, но могут быть опасны для развивающихся обществ.
Третьей характеристикой является то, что существующие оппозиционные группы объединяют в своем составе по преимуществу политических деятелей старого типа, эпохи раннего становления демократии, неспособных перестроить свое мышление, свои ценностные ориентации и сформировавшиеся отношения к другим политикам, в том числе находящимся у власти. Стереотипы старого политического мышления настолько сильны, что они раз за разом повторяют одни и те же слова и действия, несмотря на то, что уже делали или говорили это и потерпели поражение, то есть у них полностью отсутствует рефлексия. Это люди системы, когда не надо было думать, и каждый раз менять подходы и решения. Они привыкли действовать по раз и навсегда определенной схеме[219].
Это усугубляется тем, что ряды оппозиции постоянно пополняются чиновниками, не востребованными по разным причинам существующей властью, которые не являются демократами. Поэтому она не является крепкосплоченной политической силой, а представляет собой несколько групп политиков, которые сосуществуют в режиме временных союзов или объединений, которые при этом продолжают соперничество друг с другом в ущерб общим интересам[220].
Но, пожалуй, самой важной характеристикой является то, что, это совершенно безопорная оппозиция, за ней не стоит, ни одна социальная страта. «Они претендуют на защиту интересов абстрактного «народа», то есть ничьих конкретно, кроме своих собственных. Поэтому там, где их самих нет, их политическая сила сразу же заканчивается. И на митинги они в состоянии прийти только сами, других приводят за деньги. Они не защищают интересы бедных, потому что сами богаты, и не защищают интересы богатых, поскольку хотят отнять и поделить. Они не защищают интересы кыргызов, поскольку не знают, кто это, и не представляют интересы других этнических групп, так как путают патриотизм с национализмом. Они вообще никого не представляют»[221].
Таким образом, можно сделать вывод, что для нынешней оппозиции, так же как и для правящей верхушки, из двух политических курсов – борьба за власть и борьба за демократию - первый является основным, и, причём, второй во многих случаях не является даже составляющим компонентом в политической борьбе. «В настоящий момент я вижу некий торг между властью и оппозицией, где люди пытаются предъявить собственные интересы и получить индивидуальные дивиденды. Кроме того, нужно совершенно четко понимать, что власть и оппозиция лишены широкой активной социальной базы»[222].
Фактически, «послемартовская» киргизская оппозиция осталась все та же, что и «акаевская» – и по методам и по мотивам. Киргизская оппозиция вообще изначально формировалась как протестная, ориентированная только на реакцию в отношении действий (в основном ошибок) власти и не выдвигающая собственных инициатив. В силу этого, они не могут выйти за узкий круг форматов действий, которые связаны именно с протестным типом оппонирования (митинги, голодовки, пикеты и так далее), и которые не имеют позитивного общественного потенциала.
Как сказал политолог Радислав Сафин «Нам нужна своя, киргизская оппозиция со своими, не привнесенными идеями и целями»[223]
Пока же можно говорить только об одном новом явлении - тот формат, в котором произошла смена власти в Кыргызстане в марте 2005 года, сформировал «революционную» оппозицию, то есть такую оппозицию, доминантой деятельности которой становится смена власти сама по себе. Формируется цикл периодических крушений государственности, цикл обновления политики через тотальное крушение ее собственной архитектуры - государственного, социального и морального порядков[224].
Что и подтверждается постепенной радикализацией требований части оппозиционных лидеров и их открытое неприятие возможности переговоров[225].
Какие изменения произошли за прошедшее время в массовом политическом сознании населения Киргизии и были ли они вообще?
Прежде всего, следует сказать, что население Киргизии начиная с момента получения независимости находится в идейной фрустрации, которую власти не смогли, да и не пытались преодолеть. Идейное пространство страны оказалось незаполненным, начиная от базового вопроса самоидентификации, заканчивая вопросами политического строительства.
Для кыргызов, получивших после обретения независимости наименование государствообразующей или титульной нации, до сих пор принципиальным остается вопрос: перестали ли они чувствовать и понимать себя национальным меньшинством? Вопрос не в численности, и не в титульности, а в мировоззрении и образе действий. Бывшая по советскому ранжиру одиннадцатой республикой, а значит и нацией (и в этом смысле национальным меньшинством), кыргызская нация стала вдруг первой. Но, тем не менее кыргыз до сих пор не считает себя «кыргызстанецем». За рубежом говорит, что он кыргыз, в лучшем случае звучит фраза: «я из Кыргызстана», но не «я - кыргызстанец»[226].
Это говорит о наличии в Киргизии кризиса идентичности населения, что в частности подтверждается высказываниями нового государственного секретаря Адхана Мадумаров[227].
До сих пор актуальна проблема, связанная с политической психологией. Психология связана с тем, что бывшие советские люди (большинство живущих в Кыргызстане - бывшие советские люди) имеют представление о партиях только в виде КПСС. Причем КПСС это не совсем политическая партия в том смысле, как это понимают на Западе. КПСС была неким надгосударственным органом управления, причем органом управления, который влиял практически на все сферы жизнедеятельности людей, государства, и, вместе с тем находился вне критики. Образно говоря, люди представляли себе КПСС как некоего вечного, жесткого руководителя и вместе с тем кормильца. Это орган, который дает работу, дает отпуск, премии, ордена, сажает в тюрьмы. Это очень сильно повлияло вообще на восприятие политических партий и власти в Кыргызстане[228].
Изначально, по ощущениям населения страны власть обитала не в Доме Правительства и не в семье президента, хотя казалось, что именно там принимались решения. В действительности же власть концентрировалась в сохранившемся с прежних времен представлении людей о том, что должна существовать некая государственная, как правило, персонифицированная высшая сила, мудрость и справедливость. То есть власть продолжала носить скорее божественный, чем социальный характер. Ее «конституцией» была вера в хорошего президента и в его справедливые решения. Ее законами были убеждения, что президент - отец нации, он отвечает за все и должен делать жизнь народа лучше. [229]. Поэтому президент, не смотря на то, что он «плохой» президент оставался президентом[230].
Более того, по мнению известного в Киргизии политолога, бывшего помощника президента Кыргызской Республики В. Богатырева, «акт демократического действия у кыргызов всегда носит реальный, а не символический характер. И если западный обыватель может прийти на митинг, а через час, в крайнем случае – вечером спокойно вернуться домой, то наш, если уж он вышел с протестом, не уйдет, пока не добьется своего. Особенностью кыргызской демократии является ее прецедентный, а не нормативный характер»[231].
И в этом плане март 2005 года стал основоположником опасного для киргизского общества в целом явления – разрушения Идеи. Идеи сакральности власти в глазах народа, что в перспективе может привести к формированию таких политических традиций, как насильственное свержение действующей власти, если старая Идея не будет заменена новой.
Это привело к тому, что «граждане страны сейчас находятся в политической прострации и апатии, людей больше интересует решение собственных проблем. Причем, это происходит в условиях усиления миграционных настроений… это означает, что определенная часть граждан, находящихся в стране, не живет в ней, а скорее присутствует»[232].
Кроме того, после мартовской революции усугубились ряд проблем: в частности еще активнее продолжился процесс дегуманизация общественных отношений (характеризующийся разрушением традиционного института семьи; усилением враждебности в межсословных отношениях, а также нарастанием проблем в рамках взаимоотношений «город-село»; нарастанием отчужденности в межнациональных и межконфессиональных отношениях; инкорпорации преступных организаций в решении вопросов политики, экономики; заменой морали и нравственности индивидуальным и общественным меркантилизмом)[233].
Все сказанное привело к тому, что целый пласт безработных людей, составляющий высокий процент от общего числа граждан, выполняет деструктивную функцию. Появилась новая «профессия». «Пикетчик» – это сотни безработных мужчин и женщин, посещающие все митинги, в бессчетном количестве происходившие в разных регионах республики на протяжении двух лет. За определенную плату они берут в руки плакаты с теми лозунгами, которые диктует «заказчик». Одни и те же лица мелькают на проправительственных и оппозиционных митингах и пикетах[234].
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27
