содержания (что в основном было, разумеется, обусловлено социальными

причинами). Вначале же идеалистический волюнтаризм был субститутом

революционного действия, возникшим в Германии конца XVIII в. в условиях

невозможности буржуазной революции. В этом смысле к философии Фихте может

быть отнесена Марксова оценка кантовской философии как немецкой теории

французской революции.

Отказ от понимания «вещи-в-себе» как объективной реальности — это

предпосылка и вместе с тем первый шаг на пути преобразования Фихте

кантовского «трансцендентального идеализма» в свое «наукоучение».

Наименование, которое избрал Фихте для своей теоретической философии,

призвано было указать на ее проблемную преемственность по отношению к

кантовской «Критике чистого разума», претендовавшей на выяснение того, как

возможно и что представляет собой научное знание в математике,

естествознании и метафизике. Согласно Фихте, каждая частная наука опирается

на принцип, который в ней самой однако , не обосновывается, и задачу их

обоснования может решить, лишь •философское учение о науке. Этот взгляд

соответствует кантовскому, но Фихте, в отличие от Канта, не входит в

конкретное рассмотрение главных отраслей знания, а ограничивается лишь

самым общим вопросом (имеющим, конечно, фундаментальное значение) — о

соотношении субъекта и объекта. Если автор «Критики чистого разума»

углубляется В рассмотрение теоретических предпосылок математики и основных

положений естествознания, то в теоретической философии Фихте ничего этого

нет и по своему действительному содержанию оно имеет недостаточные

основания для того, чтоб именоваться «учением в науке» (в отличие от

произведения Канта).

Сугубо идеалистически истолковывая возвещенную Кантом «критическую»

философию как учение, согласно которому «вещь есть то, что полагается в Я»,

Фихте утверждал, что «если эта философия делает последовательные выводы из

этого основоположения , она становится наукоучением». При отбрасывании

«вещи-в-себе» (и вытекающем из этого отбрасывании кантовской

трансцендентальной эстетики как первой части теоретической философии Канта)

началом «критической» философии должно стать мыслящее «я»,из которого

выводится все содержание мышления и самой чувственности. «В том и состоит

сущность критической философии , — разъяснял Фихте свое толкование ее, —

что в ней устанавливается некоторое абсолютное Я как нечто совершенно

безусловное и ничем высшим не определимое», причем «критицизм имманентен,

потому что он всё полагает в Я...» Отметим , что хотя фихтевский

«критицизм» фактически стал синонимом идеализма , последний термин почти не

применяется Фихте для обозначения своей философии, и он вообще насколько

возможно элиминирует его, заменяя понятием «критицизм» , что

свидетельствует о стремлении затушевывать им мировоззренческую

суть«наукоучения» (61. 1. 96).

Существенно иначе , чем Кант , Понимает Фихте и «догматизм» как

антипод «критицизма». По Фихте , «догматична та философия, которая

приравнивает и противополагает нечто самому Я в себе, что случается 'как

раз в долженствующем иметь более высокое место понятии вещи, которое вместе

с тем рассматривается как безусловно высшее понятие...». Хотя данное

фихтевское определение не отличается четкостью, все же ясно, что оно

относится к материалистической философии, тогда как Кант именовал

«догматизмом» односторонне рационалистическую гносеологию, причем связанную

с идеалистическо-теистической онтологией. Когда Фихте заявляет, что

«догматизм трансцендентен, ибо он идет за пределы Я», то под «догматизм»

подпадает кантовское положение о «вещах-в-себе» как аффицирующих

чувственность объективных реальностях. Без всяких на то оснований ,можно

сказать, волюнтаристски «догматизм» становится у Фихте обозначением

материалистического решения основного вопроса философии. Термин же

«материализм» Фихте элиминировал с еще большей последовательностью, чем

термин «идеализм». Таким образом, в терминологическом отношении Фихте при

рассмотрении главных философских направлений определенно идет вспять по

сравнению с Кантом , и применяемая им путаная терминология неправомерно

возвышает идеалистические учения, а материалистические столь же

неправомерно принижает (61. 1. 96).

Заслуживает внимания утверждение Фихте, что «поскольку догматизм

может быть последовательным, спинозизм является наиболее последовательным

его продуктом» (61. 7. 96). Это утверждение примечательно, во-первых, как

свидетельство того, что Фихте под влиянием распространенных в немецкой

философии после «спора о спинозизме» воззрений не разглядел ограниченности

материализма Спинозы, и во-вторых, того, что французский материализм XVIII

в. не был ни понят как более последовательный, чем спинозовский , ни

осмыслен в своем специфическом содержании и обосновании. Все это очень

упростило задачу опровержения «догматизма», но одновременно обусловило

поверхностность фихтеанской критики, известную ее архаичность.

Вместе с тем подчеркнем, что при характеристике существа

противоположности между материализмом и идеализмом Фихте внес значительный

вклад. Именно ) Фихте высказал мысль о том, что материализм и идеализм

диаметрально противоположным образом решают вопрос об отношении мышления к

бытию. Тем самым Фихте с большой четкостью выделял основной вопрос

философии и давал весьма зрелое его определение , которое стало

доминирующим в последующей немецкой классической философии и в

переработанном виде было принято также марксизмом. Допуская одновременно

рассмотренную выше терминологическую путаницу, Фихте указывал, что

«догматик» идет от бытия к мышлению, т. е. Понимает мышление как

производное от бытия, вторичное по отношению к нему. «Критицист» же

(последовательный и подлинный!) идет , по Фихте , от мышления к бытию, т.

е. трактует бытие как производное от мышления , вторичное по отношению к

нему. Отметим, что Фихте умышленно не называет данное бытие материальным,

хотя именно о такого рода бытии идет речь в его рассуждениях.

Переходя затем к сравнительному рассмотрению материалистического и

идеалистического решений основного вопроса философии, Фихте поднимает

важную проблему социальной обусловленности их притягательности для

различных людей. Согласно Фихте, к материализму («догматизму») испытывают

тяготение люди пассивные, инертные, созерцательные в своем отношении к

окружающей действительности, а к идеализму («критицизму») — люди

деятельные, волевые, стремящиеся активно действовать «во вне» . В своем

существе данная трактовка искаженно характеризует социальные функции

материалистической и идеалистической философии в XVIII в., когда на базе

первой во Франции была проведена идеологическая подготовка величайшей из

буржуазных революций Нового времени , а вторая в лице Фихте (одного лишь

Фихте!) представляла — притом сравнительно недолго и безуспешно — лишь

попытку выступить в этой роли по отношению и к протекавшим во Франции

реальным революционным переменам , и к желаемым им (но объективно

невозможным в то время) аналогичным переменам в Германии и других странах.

Но эта фихтевская трактовка представляет большой интерес для понимания

причин тяготения к субъективному идеализму радикальных представителей

немецкой социально прогрессивной философской мысли 90-х годов XVIII в.

Основное же внимание при сравнении материализма с идеализмом Фихте

уделяет вопросу о теоретической обоснованности свойственных им решений

вопроса об отношении мышления к бытию. Отрицание Фихте материалистического

решения исчерпывается единственным соображением, которое совершенно

неубедительно при непредвзятом подходе к нему: неясно, как возможен переход

от бытия к мышлению. Высказано это соображение в предельно абстрактной

форме, без малейшей попытки сделать критические замечания в адрес

материалистических учений XVIII в., выдвигавших солидно обоснованные

естественно-научными данными объяснения того, как от неорганической материи

совершался переход к органическому миру , в ходе развития которого возник

человек, обладающий способностью мыслить и во все большей мере реализующий

эту способность на протяжении существования людского рода. Что касается

идеалистического положения о переходе мышления в бытие, то в «наукоучении»

много места занимают очень изобретательные, но тоже, в сущности,

неубедительные рассуждения, призванные показать «очевидность» такого

перехода.

Если кантовский анализ мышления направлялся на такие его

проявления, как математические, естественнонаучные и философские теории, то

внимание Фихте направлено прежде всего на живой процесс индивидуального

мышления, обращенного на самые обыденные вещи окружающего мира, например на

стену аудитории, в которой читались фихтевские лекции. Предлагая своим

слушателям помыслить эту стену ,Фихте затем приглашал их сделать предметом

мысли предшествующий акт своего мышления. Призыв «мысли себя и подмечай,

как ты это делаешь», уточнялся указанием: «Вникни в самого себя; отврати

свой взор от всего, что тебя окружает, и направь его внутрь себя — таково

первое требование, которое ставит философия своему ученику. Речь идет не о

чем-либо, что вне тебя, а только о тебе самом» (61. 1. 513, 413). Фихте

придавал кардинальное значение осознаваемому при этом факту, что мышление,

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6