чуда. Но, возможность чуда не нарушает естественных ход законов природы, а

только утверждает, что при вмешательстве Божества результат будет иной, чем

при действии природных сил.

Дело, очевидно, в том, что наука познает природу, как некую замкнутую

систему сил или явлений; она совсем не утверждает, что природа

действительно есть абсолютно замкнутая система, что вне ее нет никаких иных

сил, которые могли бы в нее вторгаться; она только ограничивается познанием

внутренних взаимоотношений в природе, так как только такое познание есть ее

собственное дело и потому она ровно ничего не говорит ни о возможности, ни

о невозможности чудес.[14]

Скептик может возразить: «Да, наука допускает видоизменение природы

какими-нибудь материальными силами, но не допускает вмешательства

сверхъестественных сил».

Здесь заключается целых два недоразумения:

1. наука не «не допускает» вмешательства сверхприродных сил, она только не

занимается их изучением и игнорирует их.

Вполне естественно, что наука, встречаясь с каким-нибудь новым

неожиданным явлением прежде всего старается отыскать не есть ли оно

действие каких-либо незамеченных ею раньше природных же причин, и потому не

сразу верит в наличность чуда, и в этом смысле в пределах своей компетенции

«не допускает» чуда. Но истинная наука всегда свободна от притязания на

всемогущество, на неограниченное свое единодержавие и потому не содержит

отрицания возможности действия сверхприродных сил, на входящих в ее

компетенцию.

2. действительно отрицает возможность чудес не наука, а лишь особая

вненаучная вера, особое мировоззрение, которое невежественные или

полуобразованные люди приписывают самой науке – материализм или

натурализм.

Материализм отрицает вообще существование духовных начал и сил;

натурализм утверждает, что все силы, обнаруживающиеся в мире, действуют как

слепые силы природы и не допускает разумных сверхприродных сил.[15]

Чаще всего, когда говорится о противоречиях между наукой и религией,

под наукой подразумевается натурализм (включая в него и материализм).

Между наукой, исследующей порядок соотношений в явлениях природы, и

религией, как отношением человека к сверхприродным высшим силам и началам

жизни, противоречия не возникает. Но есть действительное и неустранимое

противоречие между натурализмом (включая материализм) и религиозной верой,

между миросозерцанием, утверждающим, что все бытие исчерпывается слепыми

(или даже материальными) стихийными силами природы, и миросозерцанием,

утверждающим за пределами «природы» силы иного, духовного или разумного

порядка, и допускающим их действие в мире.[16]

Таким образом, заключает Франк, религия и наука не только не

противоречат друг другу, но как раз наоборот: тот, кто отрицает влияние

божества на действительность, тот последовательно должен отрицать и науку,

как возможность рационального мирообъяснения и совершенствования. И

обратно: кто признает науку и вдумывается в условия, при которых она

возможна, тот логически вынужден прийти к признанию основного убеждения

религиозного сознания о наличии высших духовных и разумных корней бытия.

Существует еще один момент, который объединяет научное и религиозное

сознания: оба они сходятся в том, что признают некое сверхэмпирическое

начало – разумный дух, постигающий бытие и воздействующий на него, а также

признают глубинность, таинственность, непостижимую до конца беспредельность

бытия.[17]

Многие считают, что наука все объясняет раскрывает, сводит к

рациональным началам, а религия, наоборот, требует покорности авторитету.

Что касается «слепоты» религиозной веры, то, ознакомившись с

литературой богословия, мы может с уверенностью сказать, что религия, при

всем признании безмерности, таинственности, непостижимости до конца своего

объекта, вместе с тем претендует быть таким же строго объективным знанием,

как наука. Отличием этого знания является то, что источник знания –

непосредственный опыт, и этот опыт не может быть получен с помощью

микроскопа, а требует целостного развития и совершенствования человеческого

духа.

Обратно, наука, подобно религии, полна того чувства тайны,

непостижимости бытия до конца, ограниченности человеческого знания перед

лицом его объекта.

Ученый хочет проникнуть глубже в реальность, чем это принято, чем это

делает обычный человек; а это значит, что он всегда сознает скрытую, еще

недоступную, ускользающую от обычного взора глубину бытия. Тот не ученый,

не человек науки, для кого весь мир исчерпывается непосредственно видимым,

кому кажется, что он обозревает всю реальность, что она лежит перед ним на

ладони и что очень легко и просто все знать.[18]

В фундаменте, на котором основывается и религиозное чувство, и научное

знание, лежит первичное отношение, отличающее творца от обывателя. Это

отношение Франк называет метафизическим сознанием – «сознанием

значительности, полновесности, глубинности и безмерности бытия.

В заключение мы можем сказать, что религия не только не противоречит

науке, но и имеет с ней много общего. Этот общий дух не только не

противоречит здравому смыслу, но и считается единственным условием

здорового и плодотворного отношения к жизни, спасающим человека от

ограниченности и слабости, от обывательского скудоумия и рабского бессилия.

«Как бессмысленно противопоставление науке здравого смысла, потому что

научное знание есть подлинно здравый смысл, а протест против него порожден

именно большим и искалеченным «смыслом», так же и по тем же основаниям

бессмысленно противопоставление здравого смысла и религии».[19]

Наука как основа сотворения мира.

Флоренского можно причислить какой-то стороной его многостороннего

творчества к Московской философско-математической школе (Бугаев, Некрасов,

Алексеев).[20]

Основатели этой школы полагали, что поискам миросозерцания может

помочь наука, ориентированная на математику. Это направление совсем не

пытается замкнуть действительность в круг теоретических проблем: «Глубоко

проникающий человеческий логос всегда богат тонко развитыми математическими

элементами. Поэтому глубоко проникающий логос является не диалектическим

только (соответствующим лишь слову) и не диалектико-эмпирическим

(соответствующим слову и делу), а математическо-диалектическо-

эмпирическим".[21]

В идеале мы должны приблизиться к синтезу опыта, слова и математики.

Только он может внести дух тщательного математического исследования в

русскую науку.

Флоренский считает математику основой мировоззрения, но

самодостаточность математики является причиной ее «культурного бесплодия».

Дополнительные знания математика должна получать, с одной стороны, - от

общего миропонимания, с другой – от опытного изучения мира и от техники.

Мировоззрение П.А. Флоренского сформировалось на почве математики.

Математика – основа мироздания, образующее начало мира (То же, что в

космосе зришь, есть только божественных отблеск, а над богами царит сущее

вечно число).[22] В процессе познания математика является средством для

символического описания действительности и создает на низших уровнях модели

и схемы, на высших – символы. Языки символики есть одна из существенных

проблем теории знания.

Правильное понимание феномена, по Флоренскому, - построение

соответствующей ему математической конструкции (иерархия трансфинитов для

понимания вопроса о небесной иерархии, теорема Т. Дюбуа-Реймона о типах

возрастания функций для выяснения возможности бесконечного духовного

совершенствования, интерпретация комплексных чисел для выявления

конструкции соединения настоящего и потустороннего миров). Причем важно,

как подчеркивал Флоренский, что предлагаемые конструкции «не аналогии или

сравнения, а указания на сходство по существу – не что-либо, что можно

принимать, в зависимости от вкусов, а нечто, правомерность чего

определяется достаточно раздельными посылками, короче – необходимо-мыслимые

схемы».[23]

Работы Флоренского связаны не только с математикой. Предметом техники

в его трудах является электротехника (главным образом электрические поля и

их материальные среды). Учение о полях связано с задачами геометрии и

натурфилософии, а материаловедение – с гистологией материалов и учением о

множествах и теории функций.

Нельзя забывать о работах, посвященных изучению языка. Слово является

тем кодовым ключом, которым мы открывает чужую мысль. Отсюда: занятия –

этимологией и семасиологией.

Аритмология. В сфере математики, аритмология – это теория прерывных

функций.

Принцип непрерывности влечет за собой «изгнание понятия формы…

невозможно от одного крайнего перейти к другому без промежуточного – таков

принцип непрерывности. Нет раскрывающегося в явлении общего его плана,

объединяющего собою его части и отдельные элементы – таков смысл отрицания

формы».[24] Идея прерывности соотнесенная с основными постулатами научных

знаний дает новое представление о геометрии, физике, понятии пространства и

времени.

На смену аналитическому миросозерцанию (теория непрерывности) должно

прийти аритмологическое миросозерцание. Основные принципы последнего:

1) прерывность явлений во времени и пространстве;

2) отрицание того факта, что все законы природы выражаются непрерывными

функциями от пространственно-временных координат;

3) неправомерность использования методов индукции и дедукции;

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5