устранению бессмыслицы,— таков идеал лингвистических аналитиков. Философия
становится одной из многих специальных дисциплин. В прошлом были великие
философы, а теперь впервые в истории появились философы «искусные»,
подчеркивал Л. Витгенштейн 5.
Конечно, строго говоря, по Витгенштейну, философия—это не наука, а
философ не является ученым. В самом деле, ведь философ (имеется в виду
философ-аналитик) не строит каких-либо объясняющих теорий или гипотез,
которые могут подтверждаться или не подтверждаться фактами. Не похож он и
на логика или математика, который строит дедуктивные конструкции и
доказывает теоремы, исходя из некоторых аксиом. Философ-аналитик занят
анализом смысла слов и выражений обычного, актуально используемого языка,
описанием того, что реально дано в языке. Философия, таким образом, есть
описательная дисциплина, но не в смысле описательной эмпирической науки,
которая формулирует те или иные генерализации на основе статистического
подсчета разных случаев (не в смысле, например, описательной лингвистики,
которая, интересуясь частотой употребления того или иного словесного
оборота, очевидно, должна заняться конкретным эмпирическим исследованием,
опросом людей).
Язык интересует философа не в его чисто лингвистических качествах, а как
носитель значений. При этом одно и то же значение может быть выражено
разными языковыми средствами и даже в разных национальных языках. Значения
философом могут быть выявлены путем своеобразного «идеального
эксперимента», т. е. мысленного представления возможных ситуаций, в которых
употребляется то или иное слово, простого «всматривания» в работу языка и
фиксирования того, что «непосредственно очевидно».
«Было бы правильно сказать, — пишет Л. Витгенштейн,— что наш анализ не
может быть научным... В наших рассуждениях не должно быть ничего
гипотетического. Мы должны избавиться от всяких объяснений, и одно лишь
описание должно занять их место. И это описание получает свою способность
прояснять, т. е. свою цель в связи с отношением к философским проблемам.
Они, конечно, не являются эмпирическими; они разрешаются скорее
всматриванием в работу нашего языка, и притом таким образом, чтобы
заставить нас осознать эту работу, несмотря на побуждение к ее неверному
пониманию. Проблемы разрешаются не путем представления новой информации, но
путем нового распределения того, что мы всегда знали» 6.
Дж. Райл также обращает внимание на отличие работы философа-аналитика от
работы логика. Излагая его точку зрения, Т. И. Хилл пишет: «...работа
философа не совпадает с работой логика — хотя некоторые философы в то же
время являются и логиками, — так как в отличие от выводов логика
философские аргументы никогда не могут стать доказательствами и не
предназначены быть ими. В отличие от доказательств они не имеют посылок. В
той мере, в какой работа философа является позитивной, она схожа с усилиями
хирурга описать студентам свои действия и затем проконтролировать свои
описания путем медленных повторений своих действий» 7.
Уже на основании данной нами самой общей характеристики лингвистической
философии нетрудно выявить те внутренние противоречия, которые с самого
начала разъедают ее и ведут к определенным сдвигам, не только выводящим за
рамки этого вида философского анализа, но, как мы попробуем показать, при
известных условиях и за пределы аналитической философии вообще.
В самом деле, лингвистический анализ пытался утвердить себя в качестве
некоей специальной дисциплины, хотя и не являющейся наукой в строгом смысле
слова, но способной к получению точных и бесспорных результатов,
окончательно сбросившей с себя груз «метафизическ,6их» предпосылок, т. е.
того или иного решения философских проблем, понимаемых в качестве
подлинных. Но это диктовало необходимость отказаться от формулировки какой
бы то ни было философской программы и обусловило претензию на отсутствие в
этом течении не только каких-либо теоретических установок, принципов, но
даже и определенного метода анализа. Выбор того или иного метода означает
его предпочтение другим, что неизбежно влечет некоторые «метафизические»
следствия. Лингвистические же аналитики претендуют на построение
«беспрограммного анализа».
Именно поэтому Л. Витгенштсйну не оставалось ничего другого, как заявить,
что «не существует единственного философского метода, хотя действительно
существуют различные конкретные методы, подобно различным терапиям» 8.
Логика принятия идеи о возможности «беспрограммного анализа» заставляет
Дж. Райла идти еще дальше и утверждать, что даже методы самой этой школы в
философии нельзя считать единственно возможными: «То, что предлагаемый или
демонстрируемый метод является собственным методом, или единственным
собственным методом, или частью единственного собственного метода
философствования, не суть истина индивидуального откровения или же дело
персонального вкуса. Это — философское высказывание, притом такое, которое
утверждает определенный принцип. Поэтому школа, которая претендовала бы на
то, что только она находится на верном пути вследствие своей монополии на
истинный метод, была бы лишь... претенциозной монополией на философский
принцип» 9. Это же обстоятельство обусловливает и принципиальный отказ Л.
Витгенштейна от какого бы то ни было общего определения языка (и даже
формулировки в общем виде понимания значения как употребления) и
предпочтение им конкретного анализа смысла тех или иных слов внутри
отдельных «языковых игр».
Вместе с тем, как бы ни хотели лингвистические аналитики избежать
«метафизических» следствий путем принятия какой бы то ни было программы,
сама необходимость утвердить свое направление в качестве философии,
отличной от всех других, по самой логике дела не могла не вести к принятию
определенных предпосылок, то ли формулируемых явно, то ли демонстрируемых в
самой технике и практике анализа (таков вообще парадокс всякой претендующей
на «беспредпосылочность» философии).
В данной связи обратим внимание на существующую среди лингвистических
философов своеобразную двойственность в оценке созданной Л. Витгенштейном
техники анализа (установление того, сформулирован ли вопрос «вне» или
«внутри» той пли иной «языковой игры», подстановка на место одних выражений
других, выявление так называемых «парадигмических» случаев). С одной
стороны, принадлежность к данному направлению заставляет весьма высоко
оценивать технику лингвистического анализа как позволяющую строго и
недвусмысленно разрешать философские проблемы. Сам Л. Витгенштеин в беседе
с Дж. Муром заявил, что наиболее ценным его достижением является не
получение тех или иных философских результатов, а разработка техники,
метода разрешения философских проблем 10. С другой стороны, принципиальный
отказ от философской программы (продиктованный именно теоретическими
соображениями) заставляет и самого Л. Внтгенштейна, и его последователей
отвергать наличие и обязательность какого бы то ни было философского
метода.
Изучение практики лингвистических аналитиков показывает, что те
предпосылки, из которых они реально исходят в своей деятельности, во-
первых, носят явно философский (на языке аналитиков «метафизический»)
характер и, во-вторых, весьма неубедительны. Основной такой предпосылкой
является прежде всего сама установка на то, что смысл слов ищется в их
обычном употреблении, а корень философских проблем («метафизических
псевдопроблем» на языке аналитиков) усматривается в нарушении правил
обыденного языка. Однако само понятие «обыденный язык» весьма неясно.
Очевидно, обыденный язык не просто эмпирически имеющее место
словоупотребление хотя бы уже потому, что именно в этом процессе возникают
бессмыслицы, порождающие, согласно лингвистическим аналитикам, философские
затруднения. При таком понимании обыденного языка последний не мог бы
обеспечить критерии смысла.
Но нельзя дать обыденному языку и другое определение, а именно понимать
его как язык, который употреблялся бы в определенных обстоятельствах. Дело
в том, что если в обыденный язык включать только те выражения, которые
имеют смысл в некоторых обстоятельствах, то, очевидно, обыденный язык не
может быть сам критерием того, что имеет смысл и что не имеет. Но если
неясно, что именно следует относить к обыденному языку, то, по-видимому,
невозможно говорить о работе философа как о простом «описании»
использования выражений в этом языке, ибо сами эти «использования» отнюдь
не очевидны11.
Поскольку реальное использование языка само порождает антиномии, оно не
может быть средством их разрешения. В связи с этим лингвистические
философы вынуждены говорить о том, что подлинные логические характеристики
многих выражений «скрыты» или «затемнены» их актуальным использованием. Но
в таком случае для того, чтобы различить «критическое» и «некритическое»
словоупотребление, «подлинные» и «кажущиеся» логические характеристики,
приходится, очевидно, скрытым образом апеллировать к какому-то критерию,
который выходит за рамки простого актуального использования. Поэтому
претензия на то, что смысл того или иного выражения открывается путем
простого наблюдения, «всматривания» в работу языка, несостоятельна и не
соответствует практике самих аналитиков.
Действительно, если мы не решаем философские затруднения с помощью
обыденного языка, а, наоборот, с помощью определенных философских (скрытых
и явных) соображений определяем критерии осмысленности, то в таком случае
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6
