Рефераты. Ницше: Генеалогия морали






врага как отличия, он не выносит иного врага, кроме такого, в котором нет

ничего достойного презрения и очень многое достойно уважения; равного себе

по благородству врага!

Зато представьте себе "врага" в том виде, как его представляет себе

человек жажды мести - именно здесь это его дело, его творчество: он создаёт

"злого врага", "злого" именно в качестве основного понятия, исходя из

которого, как его отражение и противоположность он выдумывает и "хорошего"

- себя самого. И происходит это совершенно обратно тому, как у

благородного, который создаёт основное понятие "добрый" первоначально и

независимо, исходя именно из себя самого, и только затем создаёт

представление о "дурном". Ницше сопоставляет: "Это "дурное" благородного

происхождения и то "злое" из бродильного котла ненасытной ненависти -

первое, созданное впоследствии, побочное, дополнительный цвет; второе,

напротив, оригинал, начало, настоящее деяние в концепции нравственности

рабов - как противоположны эти оба понятия "дурной" и "злой", которые, по-

видимому, противополагаются одному и тому же понятию "хороший"! Но это не

одно и то же понятие "хороший". Напротив, нужно спросить себя, кто

собственно является злым согласно морали ressentiment (людей жажды мести).

Строго говоря, это и есть именно "хороший" с точки зрения другой морали,

именно благородный, могущественный, господствующий, только получивший иную

окраску, иное значение, обратное изображение в ядовитом глазу".

Философ считает, однако, что те самые благородные люди, которые так

строго удерживаются в границах обычаями, почтением, привычками,

благодарностью, которые проявляют себя по отношению друг к другу столь

снисходительными, сдержанными, нежными, гордыми и дружелюбными, по

отношению к внешнему миру, там, где начинается чужое, чужие, проявляют себя

немногим лучше необузданных диких зверей. Здесь, на чужой территории они

освобождаются от всякого социального воздействия, они на диком просторе

вознаграждают себя за напряжение, созданное долгим умиротворением, которое

обусловлено мирным сожительством. Они возвращаются к невинной совести

хищного зверя, как торжествующие чудовища, которые идут с ужасной смены

убийств, поджога, насилия, погрома с гордостью и душевным равновесием,

уверенные, что поэты будут надолго иметь теперь тему для творчества и

прославления. А именно таковыми по сути были все завоевательные походы,

обусловленные пассионарными подъёмами целых народов, поворачивавшие историю

человечества в иное русло. Достаточно вспомнить, например, походы

Александра Великого или Гая Юлия Цезаря. В основе всех этих благородных

рас можно уловить хищного зверя. Эта скрытая основа, по мнению Ницше, время

от времени нуждается в освобождении, зверь выходит наружу, стремится опять

на дикий простор: эта потребность одинаково присуща римскому, арабскому,

германскому, японскому дворянству, гомеровским героям, скандинавским

викингам. Сознание этого и даже гордость этим проявляется и на высших

ступенях культуры. Ницше приводит пример, когда Перикл говорит своим

афинянам: "Ко всем странам и морям наша смелость проложила дорогу,

воздвигая себе всюду вечные памятники в хорошем и дурном". Эта смелость

благородных рас, бешеная, непридусмотримая, невероятная даже в их

предприятиях, их равнодушие и презрение к безопасности, телу, жизни,

удобствам, их ужасная весёлость воителей и радость во всех разрушениях, в

наслаждении победы и жестокости - всё это для тех, кто страдал, сливалось

вместе в образ "злого врага".

Ницше пишет, что однажды он обратил внимание на смущение Гесиода,

когда тот пытался выразить последовательность культурных эпох через

золотой, серебряный, медный век, так как не умел по другому выразить

противоречие, которое представлял собой чудный, и в то же время столь

ужасный, столь насильственный мир Гомера. Гесиод сделал из одной эпохи две

и поставил их одну за другою. Сперва он поставил век полубогов и героев

Трои и Физ в том виде, как мир этот сохранился в памяти благородных

поколений, которые имели там своих предков; а затем он поставил следующий

век в том виде, как этот мир сохранился в памяти потомков придавленных,

ограбленных, испытавших дурное отношение, захваченных, проданных, - в виде

медного века, твёрдого, холодного, жестокого, лишённого чувства и совести,

который всё сокрушал и заливал кровью.

В свете вышеизложенного, считает философ, становится ясно, что смыслом

всякой культуры является воспитание из хищного зверя-"человека" ручное,

цивилизованное животное, животное домашнее. А все те инстинкты реакции и

злопамятства, с помощью которых посрамлены и побеждены благородные

поколения вместе с их идеалами, придётся рассматривать как орудия культуры.

Но это ещё не значит, что носители их являются в то же время

представителями культуры. Напротив, эти носители подавленных и жаждущих

возмездия инстинктов, эти люди жажды мести, потомки всего европейского и

неевропейского рабства представляют собой регресс человечества! Эти

"орудия культуры" - позор человека и скорее возбуждают подозрение против

культуры, являются документом против неё. Вместе с вырождением свободных и

неукротимых благородных человек измельчал, стал безнадёжно умеренным, но

вместе с тем научился считать себя целью и вершиной, смыслом истории,

"высшим существом" над всей природой, стал чувствовать, что он имеет на это

право. Он стал чувствовать себя чем-то по крайней мере сравнительно

удачным, сравнительно жизнеспособным, по крайней мере не отрицающим жизнь…

И Ницше пишет в связи с этим, что ему тяжело ощущать вокруг себя нечто

неудавшееся, измельчавшее, одомашненное. Он хотел бы видеть среди людей

такого, который оправдывал бы название человека, дополнительный искупающий

счастливый образец человека, чтобы благодаря нему можно было бы сохранить

веру в человека. В измельчании и уравнении европейского человека Фридрих

Ницше видит величайшую опасность, "…потому что зрелище это утомляет…". Он

констатирует: "Мы не видим теперь ничего, что стремилось бы стать больше,

можно предполагать, что падение будет всё ниже и ниже, к более жидкому,

добродушному, умному, уютному, умеренному, безразличному…- человек, без

сомнения, становится всё "лучше"… В этом-то и заключается опасность Европы,

вместе со страхом перед человеком мы утратили и любовь, и уважение к нему,

надежду на него, даже желание его. Вид человека утомляет - что же иное

современный нигилизм, если не это?.. Нам надоел человек…".

Далее автор возвращается к проблеме относительно другого источника

"добра", добра в том виде, как его выдумали люди злопамятства и жажды

мести. Он проводит метафорическую аналогию между отношениями в человеческом

обществе и извечным противостоянием "жертва-хищник" в мире дикой природы.

Так, нетрудно понять, что ягнята не любят крупных хищных птиц, но это не

является ещё причиной ставить упрёк большим хищным птицам, что они хватают

маленьких ягнят. И если ягнята говорят между собой: "эти хищные птицы злы,

и тот, кто наименее подобен хищной птице, кто является их

противоположностью - ягнёнком, разве тот не хорош?", то ничего нельзя

возразить на такое построение идеала. Но хищные птицы посмотрят на это с

насмешкой и скажут: "Мы ничего не имеем против этих добрых ягнят, мы их

даже любим, что может быть вкуснее нежного ягнёнка". В самом деле,

требовать от силы, чтобы она не проявляла себя силою, чтобы она не была

желанием одолеть, желанием господства, жаждою врагов, сопротивлений и

торжества, это столь же бессмысленно, как требовать от слабости, чтобы она

проявлялась в виде силы. Известное количество силы, внешней и внутренней,

представляет собой такое же количество стремления, воли и деятельности.

Более того, это не что иное, как именно самая эта деятельность, хотение,

действование и эти понятия различаются только благодаря неточностям языка и

окаменевшим в нём основным заблуждениям разума. Ницше называет ошибочным

предположение о том, что всякое действие обусловлено действующим субъектом.

"Как народ обособляет молнию от её блеска," - пишет философ - "и считает её

последней деятельностью, действием субъекта, называемого молнией, так же

точно народная мораль обособляет силу от проявления силы, как-будто за

сильным имеется безразличный субстрат, от доброй воли которого зависит,

проявлять силу или нет. Такого субстрата нет; позади делания, действия,

становления - нет "бытия"; "делатель" только присочинён к действию, - в

действии заключается всё". Он считает также, что к ошибочным понятиям,

"подкидышам языка" следует отнести, например, атом (вспомним, что в 70-е

годы прошлого столетия атомистическое представление о материи не было

экспериментально и научно подтверждено, да и сейчас человек не может

однозначно отнести элементарные частицы ни к корпускулярным, ни к волновым

явлениям) или кантовскую "вещь в себе". Поэтому нет ничего удивительного в

том, что скрытые, тайно тлеющие проявления жажды мести используют для себя

эту веру, веру в то, что от доброй воли сильного зависит быть слабым, а

хищной птице стать ягнёнком: это даёт им право ставить в упрёк хищной

птице, что она хищная птица.

Поэтому, по мнению Ницше, угнетённые, подавленные, подвергшиеся

насилию в бессилии говорят: "Будем иными, чем злые, то есть добрыми. А добр

всякий, кто не производит насилия, никого не оскорбляет, не нападает, не

воздаёт злом за зло, кто месть предоставляет богу, кто подобно нам

скрывается, уступает дорогу всему злому и вообще немного требует от жизни,

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5



2012 © Все права защищены
При использовании материалов активная ссылка на источник обязательна.