отчаянием".[14]
Второй стадией жизни человека является этическая. Этическая стадия
противоположна эстетической. Основой этической этики является сознание
ответственности и долга каждого человека перед другим человеком, перед
человечеством. На этом уровне жизни культивируются постоянство и привычка,
а основным требованием становится требование стать самим собой.
В своей работе "Наслаждение и долг" (понятия, соответственно
коррелирующие с эстетическим и этическим началами жизни), Кьеркегор писал:
"Эстетическим началом может назваться то, благодаря чему человек является
непосредственно тем, что он есть; этическим же - то, благодаря чему он
становится тем, чем становится".[15]
Этическое, согласно Кьеркегору, — "нечто всеобщее, а всеобщее — это то,
что применимо к каждому, что может быть, с другой стороны, выражено так:
оно имеет значимость в каждое мгновение". Этика, как всеобщее, прекрасно
действует в сфере социальности, подчиняя всеобщему любое движение индивида,
она, в общем-то, всегда знает, что должен и когда должен делать
индивид.[16]
Такая дихотомия "эстетическое-этическое" получила полное освещение в
работе "Или-или".
"Или-или"
Книга "Или-или" была опубликована 20 февраля 1843г. под вымышленным
именем: ее издатель — некий Виктор Эремита (то есть Победоносный Отшельник
или же Одинокий Победитель), в руки которого случайно попали записки,
сделанные двумя разными лицами, почему произведение и разбито на две части
— "Записки А." И "Записки Б.". Название книги предлагает читателю две
жизненные позиции — уже здесь Кьеркегор выступает как философ выбора. Судя
по всему, А., который пишет на дорогой бумаге форматом в четверть листа,
натура утонченная, избранная, однако же, непоследовательная. Б.,
предпочитающий бумагу во вторую долю листа, состоит на службе в
министерстве: он асессор, то есть судья. Это человек, ведущий упорядоченный
образ жизни и имеющий обо всем твердые представления, в основе их —
безоговорочная вера в Бога, институт брака и общество, которому он служит.
Кьеркегор выводит здесь два человеческих типа — он называет их эстетиком и
этиком, — которые раскрываются в различных ситуациях, главным же образом в
своих рассуждениях.
"Записки А." хаотичны и обрывочны, ибо эстетическое, то есть
атеистическое и не отягощенное моралью мировоззрение не может быть
представлено сколько-нибудь последовательно. Его жизнь — череда не
связанных между собой мгновений, потому что душа его никак не найдет точку
опоры. "Душа моя подобна Мертвому морю, — пишет он, — через которое не
может перелететь ни одна птица: на полпути она падает вниз и гибнет".
Презирая занятых будничными делами филистеров, А. Ищет рассеяния в
произвольном "севообороте", и все равно существование его бесплодно и
уныло. Свои исключительные способности он употребляет на тонкий анализ
литературных персонажей; привлекают его и характеры обманутых женщин,
таких, как гетевская Гретхен или Эльвира из оперы Моцарта "Дон-Жуан". Но
впрямь ли они трагические жертвы мужского предательства? А. Понимает оперу
Моцарта интуитивно. Дон-Жуан воплощает для него примитивную силу,
заключенную в музыке, непреодолимый соблазн животной страсти. Первую часть
книги завершает "Дневник обольстителя", чей автор не тождественен А., — тот
уверяет, что переписал дневник с рукописи своего друга (Виктор Эремита в
этом не уверен). Если Дон-Жуан, это телесное олицетворение музыки,
приходит, видит и соблазняет, то Йоханнес, герой "Дневника", разрабатывает
стратегию обольщения, — он находит удовольствие именно в продуманном
обольщении, обладание же для него — всего-навсего преходящий момент.
"Записки Б." — это послания асессора к А., в коих он побуждает А.
Пересмотреть свое отношение к жизни, отчаяться — и занять этическую
позицию. Б. Определяет меланхолию А., нездоровую изоляцию, в которой тот
пребывает, как болезнь века, поразившую Германию с Францией. К этому
диагнозу асессор Вильгельм присовокупляет блестящую характеристику
императора Нерона — эстетика на мировом троне, тирана с объятой мраком
душою. Нерон — ребенок, так и не ставший взрослым, его внутренняя сущность,
дух не могли пробиться наружу, отчего на сердце у него накипал гнев и
страх. Владыка Рима, он страшится смелого взгляда и приказывает уничтожить
человека, осмелившегося посмотреть ему в глаза. "У Нерона на совести нет
убийства, зато он чувствует новый прилив страха". Сам испытывая страх, он
хочет устрашить остальных. Загадка для самого себя, он хочет быть загадкой
и для других и упивается их страхом. Нарисовав великолепный портрет Нерона,
Кьеркегор уловил и многие черты, присущие диктаторам новейшего времени.
В заключение своего послесловия к "Или-или" Виктор Эремита высказывает
мысль, что "Записки А." И "Записки Б." Принадлежат одному и тому же
человеку, который прошел или, по крайней мере, продумал оба пути. Свое
предположение издатель подкрепляет тем, что помещает на титульном листе
книги подзаголовок: "Фрагмент жизни".[17]
Отрицательное отношение самого автора к обоим началам бытия в работе
"Или-или" видетельствует, что имеется еще один вариант выбора жизненного
пути. Это — этика религиозная. Религиозный уровень жизни человека есть
высший, богоподобный. Религиозная этика, цементирующая подлинное бытие
человека, не снимает предшествующие две - эстетическую и этическую,
напротив, является прямым противопоставлением как первой, так и второй.
Физиологическим основанием первой, эстетической нормы жизни (этики)
являются чувства, второй, этической - разум, третьей, религиозной - сердце.
Насколько несоизмеримыми и не сводимыми друг к другу являются
физиологические основания трех принципов жизни - чувств, разума и сердца,
настолько не соотносимы и не соизмеримы сами три образа жизни -
эстетический, этический, религиозный.[18]
Религиозная этика не имеет ничего общего с первыми двумя, она
противостоит им, впервые со времени Августина, выводя человека к истинному
источнику бытия - вере. Единичное бытие не может покоиться ни на чем
другом, кроме веры.
"Вера - высшая страсть в человеке. Пожалуй, в любом поколении найдется
много людей, которые даже не дошли до нее, но не найдется ни одного,
который бы мог уйти дальше нее ... Я не скрываю, что мне еще далеко до
веры, но я не пытаюсь на этом основании осквернять великое или обманывать
себя, превращая веру в детскую болезнь, в безделицу, которую желательно
поскорее оставить позади. Впрочем, и тому, кто еще не дошел до веры, жизнь
ставит достаточно задач, и при честном к ним отношении и его жизнь не
останется бесплодной, хотя бы и не уподобилась жизни тех, кто понял и о
брел величайшее - Веру"[19]
Рассмотреть источник веры, ее специфику - задача небольшого сочинения
Кьеркегора "Страх и трепет", написанного в том же, 1843 году.
"Страх и трепет"
Кьеркегор выводит главным героем — рыцарем веры — библейского Авраама
и стремиться узреть экзистенцию Авраама и его поступки сердцем. Чтобы от
бессилия трепетала мысль. Рассмотрение веры, которую олицетворяет Авраам,
позволяет увидеть его неповторимую единственность, несущую чудо.
Авраам, по Кьеркегору, стал обладателем сокровищницы веры, остался в
памяти людей отцом веры и "не было на свете человека, подобного по величию
Аврааму, и кто же в состоянии постичь его?". Авраам не просто вызвал
удивление, но стал путеводной звездой, спасающей робкие души. Кьеркегор
следующим образом поясняет свой тезис. Когда Исаак, единственный сын
Авраама, восприняв себя в качестве жертвы просил отца пощадить его молодую
жизнь, Авраам попытался утешить и ободрить сына. Но когда Авраам осознал,
что сын так и не понял веры отца в бога, представил себя отчимом, чтобы не
отнять веры у сына, чтобы вера в отца сменилась на веру в бога. "Если у
меня нет отца на земля, то будь бы моим отцом, господи" —затрепетал и
возопил Исаак. С этими словами Авраам сказал про себя: "Пусть лучше он
думает, что я чудовище, нежели утратит веру...".
Итак, вера является тем инструментом, с помощью которого человек
становится отличным ото всех людей, — он становится Единичным.
Старик Авраам, стоя у подожженных дров с занесенным ножом на своего
единственного сына - единственную свою надежду, Авраам "не усомнился и не
озирался боязливо по сторонам, не докучал небу своими мольбами ... он знал,
что от него требуется тягчайшая жертва, но знал также, что никакая жертва
не должна[20] казаться слишком жестокой, раз Господь требует ее: и он занес
нож". Авраам "верил против всякого разума".
Чтобы пояснить отличие общее — этическое, (долг и ответственность) и
единичное,— веру, Кьеркегор придумывает различные варианты истории Авраама.
Авраам мог бы молить бога пощадить его единственного сына, а заодно и его с
Саррой, которая умерла бы с горя,— и мы бы имели эстетического,
чувственного Авраама.
Авраам этический, с наличием определенного долга и ответственности
перед сыном, перед женой, мог бы вонзить нож себе в грудь, и таким
прославился бы в мире, показав миру настоящую отеческую любовь.
И в первом, и во втором случае перед нами предстал бы обыкновенный
человек, которым руководят, соответственно, чувства или разум.
Но библейский Авраам, собираясь в дорогу, оставил свой разум, но взял с
собой веру и все сбылось согласно вере Авраама. Вера Авраама, и об этом
постоянно твердит Кьеркегор, относилась к настоящей жизни. В этом пункте,
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6
