объяснения причины первоначального движения атомов, но в этом отношении

атомисты были более научны, чем их критики. Причинность должна с чего-то

начинаться, и, где бы она ни начиналась, нельзя указать причины

первоначального данного. Причину существования мира можно приписать Творцу,

но тогда Творец сам окажется необусловленным. Теория атомистов фактически

ближе в современной науке, чем любая другая теория, выдвинутая в древности.

В отличие от Сократа, Платона и Аристотеля атомисты пытались объяснить мир,

не прибегая к понятию цели или конечной причины. "Конечная причина" того

или иного процесса - это событие в будущем, ради которого протекает

процесс. В делах человеческих это понятие вполне применимо. Почему булочник

печет хлеб? Потому, что в противном случае народ будет голоден. Почему

строятся железные дороги? Потому, что люди пожелают путешествовать. В таких

случаях вещи объясняются целями, которым они служат. Когда мы спрашиваем,

"почему" происходит то или иное событие, мы можем иметь в виду одно из

двух. Мы можем подразумевать "какой цели служит это событие?" или мы можем

иметь в виду "какие более ранние обстоятельства послужили причиной этого

события?" Ответ на первый вопрос - это телеологическое объяснение, или

объяснение через посредство конечной причины; ответ на последний вопрос -

механистическое объяснение. Я не знаю, как могло быть заранее известно,

какой из этих двух вопросов должна ставить наука или она должна ставить

сразу же оба вопроса. Но опыт показал, что механистический вопрос ведет к

научному знанию, в то время как телеологический не ведет. Атомисты

поставили механистический вопрос и дали механистический ответ. Их

последователи вплоть до Возрождения больше интересовались телеологическим

вопросом и, таким образом, завели науку в тупик.

Относительно обоих вопросов в равной мере существуют пределы, которые часто

игнорируются и в житейском мышлении и в философии. Нельзя поставить разумно

никакого вопроса относительно реальности в целом (включая Бога), но только

о частях ее. Что касается телеологического объяснения, то, следуя ему, мы

обычно приходим к Творцу или по крайней мере к Создателю (Artificer), цели

которого реализуются в ходе развития природы. Но если человек настолько

упрям в своем телеологизме, что, продолжая спрашивать, поставит вопрос о

том, какой цели служит сам Творец, то станет очевидным, что его вопрос

нечестивый. Кроме того, он бессмыслен, так как, чтобы придать ему смысл, мы

должны предположить, что сам Творец был создан неким Сверхтворцом, целям

которого он служит. Понятие цели, следовательно, приложимо только к

явлениям внутри реальности, но не к реальности как целому.

Та же самая аргументация применима и к механистическим объяснениям. Одно

событие вызывается другим, другое - третьим и так далее. Но если мы спросим

о причине целого, то опять придем к творцу, который сам не должен иметь

причины. Всякое причинное объяснение должно, следовательно, иметь лишенное

причины произвольное начало. Вот почему нельзя считать недостатком в теории

атомистов то, что они оставляли первоначальное движение атомов

необъясненным (unaccounted for).

Не следует думать, что атомисты исходили в своих теориях исключительно из

эмпирических оснований. Атомистическая теория возродилась в Новое время,

чтобы объяснить факты химии; но эти факты не были известны грекам. В

древности не проводилось четкого различия между эмпирическим наблюдением и

логическим доказательством. Верно, что Парменид с презрением относился к

наблюдаемым фактам, но Эмпедокл и Анаксагор многое из своей метафизики

связывали с наблюдениями над водяными часами и вращающимися ведрами. До

софистов, по-видимому, ни один философ не сомневался, что законченная

метафизика и космология могли быть созданы благодаря сочетанию большого

количества рассуждений с некоторым количеством наблюдений. По счастливой

случайности атомисты напали на гипотезу, для которой более чем через две

тысячи лет были найдены некоторые основания, но в то время их учение было

тем не менее лишено всякого твердого основания (56).

Как и многие философы того времени, Левкипп старался найти способ

примирения парменидовских доводов с очевидным фактом движения и изменения.

Аристотель говорит:

"Вот так и по таким причинам высказывались об истине. В рассуждениях это,

по-видимому, выходит складно, однако, на деле подобные взгляды близки к

безумию. Ведь нет человека столь безумного, чтобы считать, что огонь и лед

- это одно; лишь между прекрасными [вещами] и теми, что в силу привычки

кажутся [таковыми], некоторые в своем безумии не видят никакого различия,

Левкипп же полагал, что у него есть доводы, которые согласуются с

чувственным восприятием и не отрицают ни возникновения, ни уничтожения, ни

движения, ни множественности существующего. В этом он согласился с

[данными] явлений, а с теми, кто создал [учение] о едином, он пришел в

согласие, говоря, что движение не может быть без пустоты, что пустота есть

небытие и что ничто из существующего не есть небытие. Ведь подлинно сущее

есть совершенно полное бытие. Но оно не едино, а [есть бесконечное]

множество [частиц], невидимых из-за малости своих размеров. Они носятся в

пустоте (ибо пустота существует) и, когда соединяются, вызывают

возникновение, а когда разделяются - уничтожение. Они действуют и

испытывают воздействие в той мере, в какой им случается соприкасаться друг

с другом, потому что тогда они [уже ] не единое. Их соединение и

переплетение ведут к возникновению [вещей], а из подлинно единого не могло

бы возникнуть множество, равно и из подлинно многих - единое. Это

невозможно" (325а) (57).

Мы увидим, что был один пункт, относительно которого до сих пор соглашались

все, а именно, что невозможно движение при отсутствии пустоты. В этом все

одинаково ошибались. Круговое движение в заполненном пространстве возможно

при том условии, что оно существовало всегда. Идея состояла в том, что вещь

может двигаться только в пустом пространстве, а в заполненном пространстве

нет пустых мест. Могут возразить, и, вероятно, это будет основательно, что

движение никогда не может возникнуть в заполненном пространстве, но нельзя

обоснованно утверждать, что оно там вовсе не может происходить. Грекам же,

однако, казалось, что волей-неволей следует или признать неизменный мир

Парменида, или допустить пустоту.

Аргументы Парменида против небытия, по-видимому, логически неопровержимы

применительно к пустоте, и они были подкреплены открытием, что там, где,

очевидно, ничего нет, содержится воздух. (Это пример распространенного

беспорядочного смешения логики и наблюдения.) Парменидовскую позицию мы

можем изложить следующим образом: "Вы говорите, что пустота есть',

следовательно, пустота - не ничто; следовательно, она - не пустота". Нельзя

сказать, чтобы атомисты ответили на этот довод; они просто провозгласили,

что предпочитают игнорировать этот довод на том основании, что движение

есть факт восприятия. Должна, следовательно, быть пустота, как бы ни было

трудно представить себе это (58).

Рассмотрим дальнейшую историю этого вопроса. Первым и наиболее очевидным

способом устранения логических трудностей было различение между материей и

пространством. Согласно такому взгляду, пространство - не ничто, но

вместилище, которое может быть, а может и не быть в какой-либо данной части

заполнено материей. Аристотель говорит ("Физика", 208а): "Утверждающие

существование пустоты называют ее местом; в этом смысле пустота была бы

местом, лишенным тела". Эта точка зрения с предельной ясностью выражена

Ньютоном, утверждавшим существование абсолютного пространства и

соответственно отличавшим движение абсолютное от движения относительного. В

коперниковском споре обе стороны (как бы мало они ни понимали это)

придерживались этой точки зрения, поскольку они думали, что есть разница

между положением "небеса вращаются с востока на запад" и положением "земля

вращается с запада на восток". Если всякое движение относительно, то эти

два утверждения - только разные способы высказывания одной и той же вещи,

подобные положениям: "Джон - отец Джемса" и "Джеме - сын Джона". Но если

всякое движение относительно и пространство не субстанционально, то против

пустоты в нашем распоряжении остаются лишь парменидовские аргументы.

Декарт, доводы которого точно совпадают с положениями ранних греческих

философов, сказал, что протяженность является сущностью материи, а

следовательно, материя имеется повсюду. У него протяженность -

прилагательное, а не существительное, ее существительное - материя, и без

своего существительного протяженность не может существовать. Для него

пустое пространство так же абсурдно, как счастье без чувствующего существа,

которое счастливо. Лейбниц, исходя из несколько других оснований, также

полагал, что существует лишь заполненное пространство, но он утверждал, что

пространство - только система отношений. По этому вопросу состоялся

знаменитый спор между Лейбницем и Ньютоном; последний был представлен

Кларком. Спор оставался неразрешенным вплоть до Эйнштейна, теория которого

принесла окончательную победу Лейбницу.

В то время как современный физик верит, что материя является в некотором

смысле атомистичной, он уже не верит в пустое пространство. Где нет

материи, там все-таки что-то есть, хотя бы световые волны. Материя более не

обладает тем высоким положением, которое она приобрела в философии

благодаря аргументам Парменида. Она не является более неизменной

субстанцией, но просто способом группировки событий. Некоторые события

принадледжат к группам," которые могут рассматриваться как материальные

вещи, другие, как, например, световые волны, к этим группам не принадлежат.

Веществом (stuff) мира являются события, и каждое из них характеризуется

недолговечностью. В этом отношении современые физики находятся на стороне

Гераклита, против Парменида. Но они находились на стороне Парменида до тех

пор, пока на арене не появились Эйнштейн и квантовая теория.

Что касается пространства, то современный взгляд на него состоит в том, что

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19