писывает себе божественные способности, отличает и выделяет

себя из множества других созданий, преуменьшает возможности

животных, своих собратьев и сотоварищей, наделяя их такой до-

лей сил и способностей, какой ему заблагорассудится. Как он

может познать усилием своего разума внутренние и скрытые дви-

жения животных! На основании какого сопоставления их с нами он

приписывает им глупость...

Когда я играю со своей кошкой, кто знает, не забавляется ли

скорее она мною, нежели я с ею!

Тот недостаток, который препятствует общению животных с на-

ми, - почему это не в такой же мере и наш недостаток, как их!

Трудно сказать, кто виноват в том, что люди и животные не по-

нимают друг друга, ибо ведь мы не понимаем их так же, как и

они нас. На этом основании они так же вправе считать нас жи-

вотными, как мы их. Нет ничего особенно удивительного в том,

что мы не понимает их: ведь точно так же мы не понимаем басков

или троглодитов. Однако некоторые люди хвастались тем, что по-

нимают их, например, Апполоний Тианский, Мелапм, Тиресий, Фа-

лес и другие.

И если есть народы, которые, как ут-

верждают географы, выбирают себе в цари собаку, то они должны

уметь истолковывать ее лай и движения. Нужно признать равенс-

тво между нами и животными: у нас есть некоторое понимание их

движений и чувств, и примерно в такой же степени животные по-

нимают нас. Они ласкаются к нас, угрожают нам, требуют от нас;

то же самое проделываем и мы с ними.

В то же время известно, что и между самими животными су-

ществует глубокое общение и полное взаимопонимание, причем не

только между животными одного и того же вида, но и различных

видов.

Заслышав собачий лай, лошадь распознает злобно ли лает со-

бака, и нисколько не пугается, когда собака лает совсем

по-иному. Но и относительно животных, лишенных голоса, мы без

труда догадываемся по тем услугам, которые они оказывают друг

другу, о каком-то существующем между ними способе общения;они

рассуждают и говорят с помощью своих движений".

Наверное, абсолютно во всех отношениях равнять кошку и че-

ловека и не следует, однако то, что все мы, и люди, и кошки

являемся частями природы (причем наиболее вредной для нее же

самой частью сегодня являемся именно мы) достаточно очевидно.

9. О БОГЕ

Но только ли природа и человек, как ее составная часть,

являются частями мироздания! Существует ли бог, а если да, то

каково оно, это божество. В период расцвета инквизиции во

Франции, давления религиозных догм Монтень открыто не мог от-

ветить на эти вопросы в "Опытах", однако позиция философа

очерчена достаточно ясно.

Монтень предлагает обзор толкований древними авторами идеи

божества и называет его гвалтом философских школ. Такая сумя-

тицы мнений оставляет у Монтеня одно сомнение - сомнение в

идее божества вообще! Монтень оказался перед противоречием:

если бог существует, он - существо одушевленное, если он су-

щество одушевленное, то он имеет органы чувств, а если он име-

ет органы чувств, то он подвержен развращающему влиянию страс-

тей. Если он не имеет телесной сущности, он не имеет и души,

а, следовательно, не может и действовать; если он имеет тело,

то он не избавлен от гибели.

Слабость человеческого разума, считает писатель, не в сос-

тоянии рационально обосновать веру, которая может быть обнару-

жена только в "откровении". "Ведь если бы это было возможно, то

неужели столько необыкновенно одаренных и выдающихся умов

древности не смогли бы силами своего ума достигнуть этого поз-

нания." Но именно поэтому, освободившись таким образом от вся-

ких отношений с верой, разум человека оказывается абсолютно

свободным, независимым в том, что касается человеческих дел.

Оторвав религиозную истину от разума и реальной жизни, Мон-

тень превращает своего бога в абстрактную сущность, не имеющую

никаких конкретных черт, вечную, вневременную, не определенную

никакими атрибутами. Объективно это привело к растворению идеи

бога в бесконечном, неопределимом, т.е. в природе, в "великом

целом". За идеей бога Монтень признает, таким образом, значе-

ние некой непостижимой первопричины. Но отделив эту первопри-

чину от всего земного и мирского, он приходит к безграничной

свободе человека в посюсторонних делах.

"Если вера не открывается нам сверхъестественным наитием,

если она доходит до нас не только через разум, но и с помощью

других человеческих средств, то она не выступает во всем своем

великолепии и достоинстве; но все же я полагаю, что мы овладе-

ваем верой только таким путем. Если бы мы воспринимали бога

путем глубокой веры, если бы мы познавали его через него само-

го, а не с помощью наших усилий, если бы мы имели божественную

опору и поддержку, то человеческие случайности не в состоянии

были бы нас так потрясать, как они нас потрясают. Наша тверды-

ня не рушилась бы от столь слабого натиска. Пристрастие к нов-

шествам, насилие государей, успех той или иной партии, случай-

ная и неожиданная перемена наших взглядов не могли бы заста-

вить нас поколебать или изменить нашу веру, мы не решились бы

вносить в нее раскол под влиянием какого-нибудь нового довода

или уговоров, сколь бы красноречивыми они ни были. С непрек-

лонной и неизменной твердостью мы сдерживали бы напор этих по-

токов.

Если бы этот луч божества как-нибудь касался нас, он прояв-

лялся бы во всем: это сказалось бы не только на наших речах,

но и на наших действиях, на которых лежал бы его отблеск; все

исходящее от нас было бы озарено этим возвышенным светом. Нам

должно быть стыдно, что среди последователей всех других рели-

гий никогда не было таких, которые не сообразовали бы так или

иначе свое поведение и образ жизни со своими верованиями - как

бы ни были эти верования нелепы и странны, - в то время как

христиане, исповедующие столь божественное и небесное учение,

являются таковыми лишь по названию; хотите убедиться в этом -

сравните наши нравы с нравами магометанина или язычника - и вы

увидите, что мы окажемся в этом отношении стоящими ниже. А

между тем, судя по превосходству нашей религии, мы должны были

бы сиять несравненным светом, что о нас следовало бы говорить:

"Они справедливы, милосердны, добры. Значит, они христиане".

10. О БЕССМЕРТИИ ДУШИ

Монтень по-своему подходил и к проблеме бессмертия души. Он

ее решает в духе материализма, доказывая, что состояние тела

непосредственно отзывается на душе: достаточно укуса бешеной

собаки, чтобы потрясти душу до основания. Отрицая идеи Платона

о воздаянии в будущей жизни, он спорит с этим, так как тот, по

его мнению, кто будет испытывать эти наслаждения, уже не будет

прежним человеком, это будет что-то совсем иное.

"Когда Магомет обещает своим единоверцам рай, устланный

коврами, украшенный золотом и драгоценными камнями, рай, в ко-

тором нас ждут девы необычайной красоты и изысканные вина и

яства, то для меня ясно, что это говорят насмешники, приспо-

собляющиеся к нашей глупости: они стремятся привлечь и соблаз-

нить нас этими описаниями и обещаниями, доступными нашим зем-

ным вкусам. Ведь впадают же некоторые наши единоверцы в подоб-

ное заблуждение и надеются после воскресения вернуться к зем-

ной и телесной жизни со всеми мирскими благами и удовольствия-

ми. Можно ли поверить, чтобы Платон - с его возвышенными идея-

ми и столь близкий к божеству, что за ним сохранилось прозвище

божественного, - допускал, что такое жалкое создание, как че-

ловек, имеет нечто общее с этой непостижимой силой! Можно ли

представить себе, чтобы он считал наш разум и наши слабые силы

способными участвовать в вечном блаженстве или терпеть вечные

муки! От имени человеческого разума следовало бы сказать ему:

если те радости, которые ты сулишь нам в будущей жизни, такого

же порядка, как и те, которые я испытывал здесь на земле, то

это не имеет ничего общего с бесконечностью. Даже если все мои

пять чувств будут полны веселья и душа будет охвачена такой

радостью, какой она только может пожелать и на какую может на-

деяться, это еще ничего не значит, ибо меру ее возможностей мы

знаем. И если в этом есть хоть что-нибудь человеческое, зна-

чит, в этом нет ничего божественного. Если оно не отличается

от нашего земного существования, то оно ничего не стоит. Все

радости смертных тоже смертны. Если нас еще может трогать и

радовать в будущем мире то, что мы узнаем наших родителей, на-

ших детей и наших друзей, если мы еще ценим такие удовольст-

вия, то это показывает, что мы находимся еще во власти земных

и преходящих радостей. Мы не в состоянии достойным образом

оценить величие этих возвышенных и божественных обещаний, если

способны их как-то понять; ибо для того, чтобы представить их

себе надлежащим образом, их следует мыслить невообразимыми,

невыразимыми, непостижимыми и глубоко отличными от нашего жал-

кого опыта. "Не видел того глаз, - говорит апостол Павел, - не

слышало того ухо, и не приходило то на сердце человеку, что

приготовил Бог любящим Его". И если для того, чтобы сделать

нас к этому способными, потребуется преобразовать и изменить

наше существо (как ты этому учишь, Платон, путем описанных то-

бой очищений), то это изменение должно быть таким коренным и

всесторонним, что мы перестанем быть в физическом смысле тем,

чем были, и эти награды на том свете получит уже какое-то дру-

гое существо.

Ибо когда мы говорим о метемпсихозе Пифагора и о том, как

он представлял себе переселение душ, то разве мы думаем, что

лев, в котором воплотилась душа Цезаря, испытывает те же

страсти, которые волновали Цезаря, или что лев и есть Цезарь!

Если бы это было так, то были бы правы те, кто, оспаривая это

мнение Платона, упрекали его в том, что в таком случае могло

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8