своим наставником в философии. Он считает, что борьба против церкви

объясняется именно... глубочайшей религиозностью Ницше с детства.

Христианские идеалы для него были столь высоки, что их реализация в

действительности его не удовлетворяла. Подлинным Ницше считал только

первоначальное христианство — мощное и величественное учение, способное

подвигнуть на борьбу целые народы, заставлявшее мобилизовать их жизненные

силы.

«Изменчивость морали.—Изменяют мораль, работают над ее

преобразованием те, кто с успехом совершает все, что ни

захочет, каков бы ни был его поступок.»

И наоборот: христианство современное Ницше презирал как религию

обанкротившуюся, утратившую мужественный дух, проповедующую смирение, с

которым ранний христианин не прожил бы и дня, а также уклонение от великой

жизненной борьбы. Еще один интересный момент: Ницше, считая аристократию

цветом нации и воспевая ее в философии, не раз заявлял, что прадед его был

польским дворянином, хотя подтверждений тому не приводилось.

«Морально, то что я считаю моральным.»

Приведем еще одно интересное высказывание:

«Нравственность и отупение.—Обычай есть результат опыта

прежних поколений в вопросе о том, что полезно и что вредно.

Но приверженность к обычаю не имеет никакого отношения к опыту

как таковому; она объясняется древностью, святостью,

неприкосновенностью обычая. И эта приверженность всегда мешала

делать новые опыты и исправлять обычаи, т. е. нравственность

препятствовала возникновению новых лучших обычаев: она

затупляла.»

В этом отрывке размышления о нравственности совсем не в пользу

последней. Попробуем проанализировать о чем же писал в своей работе этот

философ.

Ницше, может, и грубо, но прямо в глаза лепил правду о природе

человеческого зла. Ницше и Достоевский почти достали до гнилой утробы

человечишка, до того места, где преет, зреет, набирается вони и отращивает

клыки спрятавшийся под покровом тонкой человеческой кожи и модных одежд

самый жуткий, сам себя пожирающий зверь. А на Руси Великой зверь в

человеческом облике бывает не просто зверем, но звериной и рождается он

чаще всего покорностью, безответственностью, безалаберностью, желанием

избранных, точнее, самих себя зачисливших в избранные, жить лучше, сытей

ближних своих, выделиться среди них, но чаще всего — жить, будто вниз по

речке плыть.

Высказывание Ницше нельзя воспринимать однозначно так как его

творчество глубоко и многогранно. Хотя его высказывания о морали в основном

ругают нравственные устои общества это не свидетельствует о их ненужности

в его понимании. Так его произведения являются резкими, в то же время сам

философ был очень спокойный и вежливый.

Он отвергает мораль сформированную прогнившим обществом, которое

использует ее для своих нужд, но ценит высокую внутречеловеческую

нравственность благородных личностей.

Самобытность Альберта Швейцера.

Альберт Швейцер (1875—1965) жил в соответствии со своим учением. Его

жизнь имеет достоинство этического аргумента. Единство мысли и действия —

характерная черта всех великих моралистов. Заслуга Швейцера в том, что он

продемонстрировал эту черту в наше время всеобщей стандартизации и

обезличенности. Он противопоставил ясность и простоту нравственно

ответственного поведения анонимной жестокости XX века.

Характерная особенность Швейцера-человека состояла в том, что он

органически сочетал качества, которые принято считать взаимоисключающими: с

одной стороны самоволие, индивидуализм, рациональную расчетливость, с

другой — нравственное подвижничество.

Суть трагедии Швейцер видит в утрате первоначальной связи миро- и

жизне-утверждения с этическими идеалами. В результате этого воля к

прогрессу ограничилась стремлением лишь к внешним успехам, росту

благосостояния, простому накоплению знаний и умений. Культура лишилась

своего исконного и самого глубокого предназначения — способствовать

духовному и нравственному возвышению человека и человечества. Она потеряла

смысл, потеряла ориентир, который позволяет отличать более ценное от менее

ценного. Это очень важный момент в философии культуры Швейцера:

мировоззрение миро- и жизнеутверждения только тогда становится подлинной

культуротворящей силой, когда оно соединено с этикой.

Этико-нормативная программа Альберта Швейцера исходит из предпосылки,

что между добродетелью и счастьем не может быть синтеза, гармонии. Конфликт

между ними снимается через субординацию. Существует только два варианта

такой субординации в зависимости от того, что берется в качестве главной

ценности — добродетель или счастье. Ни один из этих вариантов не

удовлетворяет человека, а вместе они невозможны. Человек не может

согласиться на то, чтобы жить только для других. Человек не может

согласиться на то, чтобы жить только для себя. И то и другое

противоестественно, учитывая двуединство человека, его промежуточное

положение между животным и богом. Вместе с тем человек не может сделать

так, чтобы он одновременно жил и для других и для себя. Альберт Швейцер

предложил оригинальное решение этой этической головоломки, состоящее в том,

чтобы конфликтующие человеческие стремления развести во времени,

удовлетворив тем самым властные претензии каждого из них. Если счастье и

добродетель никак не хотят уступить первенство друг другу, компромисс может

состоять в том, что какое-то время главенствует счастье, а какое-то время —

добродетель. Говоря более конкретно, первую половину жизни человек может и

должен жить для себя, по законам счастья, а вторую половину — для других,

по законам добродетели. И чем лучше человек послужит себе (разовьет свои

силы, способности), тем лучше он сможет служить другим людям. В этом смысле

первая — порочная, "языческая" — половина жизни является подготовительной

ступенью ко второй — добродетельной, христианской — ее половине.

Человека не приходится принуждать и даже учить тому, что значит

счастье, личное благополучие. Удовольствия, богатство, власть, успехи и

прочие слагаемые счастливой жизни продолжают природные желания индивида и

культивируются всем устройством цивилизации.

Иное дело — нравственное служение. Оно не так очевидно. Как считал

Швейцер, утеря этических ориентиров — основная причина упадка культуры —

объясняется их недостаточной укорененностью в мышлении. Мораль должна быть

не просто горячо воспринята, но еще и глубоко обоснована. Швейцер искал

такую элементарную формулу морали, которая бы не поддавалась софистическим

искажениям и которую нельзя было бы нарушать с чистой совестью. Он нашел ее

в принципе благоговения перед жизнью. Только признание святости жизни во

всех ее формах и проявлениях придает нравственную соразмерность

человеческой деятельности, гарантирует здоровое развитие культуры и

согласную жизнь в обществе — таков основной завет Альберта Швейцера.

Философско-этические взгляды Швейцера наиболее полно изложены в его труде

"Культура и этика" (1923). Другим источником этического мировоззрения

Швейцера, как и всех великих моралистов, является его жизнь.

Этика и мистика

Смысл человеческой жизни не может быть выведен из смысла бытия, а этика —

из гносеологии. Но откуда же ей взяться, особенно если учесть, что Швейцер

не прием-лет решений, изгоняющих мораль из пределов рациональности в

область веры, эмоций. И тем более он не может принять отрицание морали.

Этика, считает Швейцер, должна родиться из мистики. При этом мистику он

определяет как прорыв земного в неземное, временного в вечное. Мистика

бывает наивной и завершенной; наивная мистика достигает приобщения к

неземному и вечному путем мистерии, магического акта, завершенная — путем

умозрения. Тем самым проблема возможности этики приобретает еще большую

остроту, ибо неземное и вечное не может быть выражено в языке. Язык

способен охватить лишь земную и конечную реальность. Эту неразрешимую

проблему Альберт Швейцер решил с такой же простотой, с какой Александр

Македонский разрубил гордиев узел. Этика возможна не как знание, а как

действие, индивидуальный выбор, поведение.

"Истинная этика начинается там, где перестают пользоваться словами".

Чистая совесть — изобретение дьявола

Оригинально и поразительно ясно решает Швейцер самый, пожалуй, трудный для

этики вопрос о путях ее соединения с жизнью.

Этика конструирует идеальную нравственность по контрасту с реальным миром.

Признание несовершенства человеческих нравов является условием, содержанием

оправданием нормативной модели, задающей иную перспективу межчеловеческих

отношений. Но чем решительней идеальная мораль порывает с реальным миром,

тем выше она взмывает в поднебесье духа, тем трудней пройти обратный путь,

спуститься с небес идеальных стремлений на землю практической

жизнедеятельности. Человек, желающий быть одновременно моральным

практически деятельным, оказывается зажатым между двумя полюсами: святостью

и цинизмом. Чтобы остаться верным идеальным предписаниям морали, он

вынужден сторониться активной борьбы, стать отшельником, к, впрочем, и

поступали многие из христианских святых. Если же человек стремится быть

деятельным, дозваться жизненного успеха, то он должен быть готовым

переступить моральные запреты, как бесцеремонно преступали их люди,

достигавшие вершин земной власти.

Человек — не ангел, и, как существо земное, плотское, он не может не

наносить вреда другим жизням. Однако человек (и именно это делает его

поведение этическим, нравственным) может сознательно следовать в своих

действиях принципу благоговения перед жизнью, способствуя ее утверждению

всюду, где это возможно, и сводя к минимуму вред, сопряженный с его

существованием и деятельностью.

В мире, где жизнеутверждение неразрывно переплетено с жизнеотрицанием,

нравственный человек сознательно, целенаправленно и непоколебимо берет курс

Страницы: 1, 2, 3, 4