сухостью — такова оборотная сторона его таланта.
Здесь перед нами прежде всего человек, а не писатель, вер нее,
писатель лишь постольку, поскольку он человек. Создастся впечатление, будто
Макиавелли даже не знает о существовании того общепринятого писательского
искусства, которое превратилось в моду и в условность
Проза Макиавелли — сухая, точная, лаконичная, богатая мыслями и
«вещная» — свидетельствует о зрелом уме, освободившемся от всех элементов
мистики, этики, поэзии и превратившемся в высшего руководителя мира, в
логику и силу вещей, в современный фатум. Именно таков подлинный смысл мира
в понимании Макиавелли. Если оставить в стороне вопрос о происхождении
мира, то он предстанет перед нами таким, как он есть: борьбой человеческих
сил и природы, развивающихся по своим законам. Богом Данте была любовь,
сила, объединяющая разум и действие; результатом была мудрость- Бог
Макиавелли — интеллект, сообщающий разум силам мира и регулирующий их;
результат — наука.
«Надо любить», — говорит Данте. «Надо понимать», — говорит Макиавелли.
Центр Дантова мира — это сердце; Центр Макиавеллиева мира — мозг. Мир Данте
— это, по существу, мир мистики и этики; в мире Макиавелли царит человек и
логика.
Образ Макиавелли в памяти потомков окружен любовью и ореолом
поэтичности, именно благодаря его твёрдому характеру, искренности его
патриотизма и благородству стиля, благодаря тому, что он сумел сохранить
мужественность и чувство собственного достоинства, которые выделяли его из
толпы продажных писак. Влияние, каким он пользовался, далеко не
соответствовало его заслугам.
Никколо Макиавелли прежде всего олицетворяет собой ясное и серьёзное
понимание того процесса, который протекал неосознанным, начиная от Петрарки
и Боккаччо вплоть до второй половины XVI века.
МАКИАВЕЛЛИ: РЕЛИГИЯ
Никколо Макиавелли не признавал никакой религии, а по тому мирился с
любой из них.
И хотя Макиавелли признаёт необходимость религии, однако религия, с
его точки зрения, должна быть подчинена государству и стать послушным
инструментом для укрепления последнего. В известном смысле Макиавелли
можно считать провозвестником поворота от религиозного мышления к
идеологическому.
Реакцией Макиавелли на духовный кризис средневековой Европы стал
безоговорочный поворот на встречу новому времени, к грядущей борьбе за
выживание личности, отстаивающей свою независимость и человеческое
достоинство в жестоком единоборстве с холодными и цепкими устоями
государственной власти.
МАКИАВЕЛЛИ: ПОЛИТИКА И
УРОКИ ИСТОРИИ
Политические тексты Макиавелли, написаны около пяти веков назад.
Итальянский философ осмысливал негативный опыт своего времени:
политическое бессилие разрозненной и потерявшей самостоятельность Италии,
глубокий кризис средневекового религиозного сознания, проявившийся прежде
всего в вырождении института папства и потере метаисторических ориентов
в осмыслении человеческого существования. В этой ситуации основным
приоритетом становится романизация силы воли, жизненной мощи, способной
вернуть этому распадающемуся на части миру утраченное единство.
Дух возрожденческого титанизма, породивший тип сильной личности,
самоутверждающийся за счёт индивидов более слабых, воплощается для
Макиавелли в фигуре идеального правителя: целеустремлённого, хладнокровно-
расчётливого, жестокого, с несгибаемой волей, наделённого хитростью и
коварством.
Технология власти мудрого государя не слишком сложна , на современном
языке это выглядит как известный метод кнута и пряника: «…людей следует
либо ласкать, либо изничтожать, ибо за малое зло человек может отомстить, а
за большое – не может; из чего следует, что наносимую человеку обиду надо
рассчитать так, чтобы не бояться мести».
История нашего времени – это история реализовавшихся утопий. При всём
различии архитектурных замыслов этих проектов земного переустройства – от
«Государства» Платона до «Государя» Н. Макиавелли, «Утопии» Т. Мора и
«Города Солнца» Т. Кампанеллы – их объединяет одно : человеческая личность
безоговорочно приносится на алтарь государства, как неизбежная жертва,
конечно же, во имя её же собственного блага.
Одни при этом исходят из идеализации человеческой природы, упрощая и
схематизируя ее, другие же абсолютизируют худшие проявления этой природы.
Впрочем, историческая практика причудливо синтезировала крайности этих
подходов и один из зодчих светлого будущего Иосиф Виссарионович Сталин
успешно сочетал оба, черпая опыт государственной мудрости и смелых
политических свершений в книге, ставшей для него настольной, - в «Государе»
Макиавелли.
Как оказалось, все эти проекты необходимого мироустройства
прекрасно дополняют друг друга в святом деле полного порабощения человека
аппаратом государства. В результате санкционированная Макиавелли «разумная
жестокость» правителя, поставленная на конвейер охранительных органов,
запускает такую машину террора, по сравнению с которой современные
пережитки первобытного каннибализма выглядят как пример рациональной
диеты у носителей высоких гуманистических идеалов.
Некоторые исследователи творчества Макиавелли видят его заслугу в
том, что он дал точную и реалистичную картину нравов и мотивов поведения
деятелей своей эпохи, представил политическую жизнь Италии без лицемерия,
свойственного политикам во все времена, назвал вещи своими именами. При
этом упускается из виду то, что там, где власти обычно прибегают к
лицемерию для того, чтобы сокрыть порочную суть тех или иных политических
действий, Макиавелли их откровенно обнажает только затем, дабы представить
эти пороки как скрытые добродетели. Он вводит в общественный обиход новую
систему ценностей, в которой политическая власть, направленная на
укрепление государства, становится высшим благом.
МАКИАВЕЛЛИ И УПАДОК ИТАЛИИ
Именно от Макиавелли пошла итальянская проза, иными словами, сознательное
отношение к жизни, раздумье о жизни.Он тоже живет в гуще событий, участвует
в них, разделяет страсти и чаяния своего поколения. Но, когда момент
действия остался позади, сидя один над книгами Ливия и Тацита, он нашел в
себе силы отойти в сторону и спросить общество, в
котором жил: «Что ты из себя представляешь? Куда идешь?»
Италия еще хранила свою былую гордость и взирала на Европу глазами Данте и
Петрарки, почитая за варваров все народы, жившие по ту сторону Альп.
Идеалом для нее был мир древней Греции и древнего Рима, который она изо
всех сил пыталась ассимилировать. Она стояла выше других стран по культуре,
по богатству, по ремесленному производству, по произведениям
искусства, по обилию талантов, ей безраздельно принадлежало
интеллектуальное первенство в Европе. Велико было смятение итальянцев,
когда в доме их воцарились чужеземцы. Но к ним притерпелись, сжились с
ними, уповая на то, что умственное превосходство поможет им прогнать
непрошеных гостей. Весьма поучительное зрелище можно было наблюдать при
изысканных дворах итальянских князей, где в присутствии ландскнехтов —
швейцарцев, немцев, французов, испанцев — раздавался громкий и беспечный
смех писателей, художников, латинистов, рассказчиков и шутов. Сочинители
сонетов осаждали князей даже на поле брани: Джованни Медичи пал под
аккомпанемент шуток Пьетро Аретино. Ошеломленные иностранцы разглядывали
чудеса Флоренции, Венеции, Рима, восхищались поразительными достижениями
человеческого гения; иноземные князья ухаживали за поэтами и писателями,
одаривали их, а те с равным рвением воспевали Франциска I и Карла V.
Захватчики покорили Италию и учились у нее, как когда-то римляне — у
Греции. Никколо Макиавелли вперил свой острый взгляд в эту цветущую
культуру, внешне мощную и величавую, и сумел рассмотреть недуг там, где
другие видели пышущее здоровье.
То, что мы сегодня именуем упадком, он называл разложением. В своих
рассуждениях он исходил именно из этого факта разложения итальянской,
вернее, латинской, расы, которой противопоставлялась здоровая германская
раса.
Самым грубым проявлением этого разложения были распущенность нравов и
словоблудие, присущие прежде всего духовенству и вызывавшие гнев еще у
Данте и у Екатерины; их можно было наблюдать на картинах и в книгах, они
проникли во все классы общества, во все литературные жанры и стали
чем-то вроде острой приправы, придававшей вкус жизни. Главным центром этой
распущенности нравов, которая сопровождалась нечестивостью, безбожием, был
римский двор, а главными протагонистами ее — папа Александр VI и Лев X.
Именно нравы этого двора зажгли гнев Савонаролы и побудили к расколу Лютера
и его сограждан.
Тем не менее духовенство в своих проповедях по привычке продолжало
метать громы и молнии против этой распущенности нравов. Евангелие по-
прежнему оставалось непререкаемым авторитетом, но только не в повседневной
жизни: мысль расходилась со словом, а слово с делом, гармония в жизни
отсутствовала. И в этой дисгармонии заключался главный источник комизма для
Боккаччо и для других авторов, писавших комедии, новеллы и шуточные
терцины.
Макиавелли, пока вокруг него гремел весь этот итальянский карнавал,
жил во власти дум и тревог и судил об испорченности нравов с более высокой
точки зрения. Разлагалось средневековье, уже умершее в сознании людей, но
еще продолжавшее жить в формах и установлениях эпохи. Вот почему Макиавелли
не звал Италию назад, к средневековью, а, напротив, содействовал его
разрушению.
«Тот свет», рыцарство, платоническая любовь — таковы три основных
фактора, вокруг которых вращается средневековая литература и которые в
новой литературе более или менее сознательно пародируются. На лице
Макиавелли, когда он говорит о средневековье, мы тоже подмечаем иронию. И
главным образом когда он хочет казаться особенно серьезным. Сдержанность
Страницы: 1, 2, 3
