славянофила и на Запад, и на Древнюю Русь отнюдь не оставался неизменным.

Довольно долго Древняя Русь (До Ивана IV) -не столько как историческая

реальность, сколько как идеальный образ средневекового православного

государства, являлась для Киреевского антитезой католическому и

протестантскому Западу и даже православной Византии. Но в его “философском

завещании”, статье “О необходимости и возможности новых начал для

философии” критическое исследование противоречий духовной жизни в истории

христианского Запада и Востока (Византии), современного ее упадка уже не

сопровождается указаниями на Древнюю Русь как на воплощенную в истории

гармонию христианских начал и социально-государственных форм быта народа.

Итог историософии И. В. Киреевского—надежда на достижение подобной

гармонии в будущем. И он мечтал не об отрицании западной традиции,

приходящей ей на смену, новой “молодой” русско-славянской культурой, а о

синтезе лучших, в его понимании, черт духовной жизни Запада и Востока.

Киреевский считал, что возможность такого синтеза существовала, но не была

реализована в прошлом, и с немалой долей сомнения (“Кто знает? Может

быть...”), проецировал вдохновляющий его религиозно-утопический идеал на

будущее: “Восток передает Западу свет и силу умственного просвещения, Запад

делится с Востоком развитием общественности... общественная жизнь,

возрастая стройно, не разрушает каждым успехом прежних приобретений и не

ищет ковчега спасения в земных расчетах промышленности или в надзвездных

построениях утопий; общая образованность опирается не на мечту и не на

мнение, но на самую истину, на которой утверждается гармонически и

незыблемо...”. Замечание славянофила о “надзвездных утопиях” и “мечтах”,

общий сдержанный тон оценок перспектив будущей “гармонии” свидетельствовали

о сомнениях и желании избегнуть утопического прожектерства. Мыслитель

смотрел в будущее с тревогой.

Наименее “политизированный” из славянофилов, И. Киреевский оказался

единственным среди них, кто с неодобрением отнесся к планам крестьянской

реформы. Страх катастрофического “антагонизма между сословиями”, “смут и

бесполезной войны” и одновременно надежда на скорое духовное преображение

России, рождение из России чего-то “не бывалого в мире”, что сделает

бесполезным и излишним путь либеральных, в сущности, западнических

преобразований, — все это вместе и составило специфику консерватизма

“позднего” Киреевского.

Глава III.

Историософские взгляды К.С. Аксакова (1817-1860) и И.С. Аксакова (1823-

1886).

Сын замечательного русского писателя С. Т. Аксакова К. Аксаков в

пятнадцатилетнем возрасте поступает на словесный факультет Московского

университета, который оканчивает в 1835 г. Молодой Константин Аксаков

входил в кружок Н. В. Станкевича и, как и другие его участники (в

частности, В. Г. Белинский), испытал сильное влияние идей гегелевской

философии. Спустя десятилетие это влияние отчетливо прослеживается в его

магистерской диссертации “Ломоносов в истории русской литературы и русского

языка” ('1846), несмотря на славянофильскую тематику и оригинальность

научных выводов (своеобразную трактовку проблемы стиля). Этапы развития

литературы последовательно рассматриваются молодым ученым в духе

гегелевской концепции культурно-исторического процесса. В конце 1830 гг. он

сближается с И. В. Киреевским и А.С. Хомяковым и становится одним из

ведущих теоретиков славянофильства. Культурная деятельность К. Аксакова

была многоплановой: талантливый поэт, публицист и литературный критик,

историк, филолог.

Основной вклад К. Аксакова в славянофильское учение—это его общественно-

политическая теория и система эстетических взглядов. Свои политические

воззрения он уже достаточно определенно формулирует в статье “Голос из

Москвы” (1848), написанной под впечатлением потрясших Западную Европу

революционных событий. Через всю статью Аксакова проходит

противопоставление “безобразной бури Европейского Запада” “красоте тишины

Европейского Востока”. Безоговорочно осуждая революцию и доказывая ее

“совершенную чуждость России”, славянофил усматривает в европейских “бурях”

следствие сложившейся на Западе традиции “обоготворения правительства”,

концентрации общественных интересов и внимания преимущественно в области

политики и власти. Православная же Россия, доказывал К. Аксаков, никогда не

обоготворяла правительство, “никогда не верила в его совершенства и

совершенства от него не требовала” и даже “смотрела на него, как на дело

второстепенное”. Политические и государственные отношения, по Аксакову,

имеют для русского народа вообще. “второстепенное” значение, так как в силу

исторической традиции и особенностей национального характера подлинные

интересы народа лежат всецело в сфере духовно-религиозной.

С его точки зрения, “негосударственности” русского народа может

гармонично соответствовать только одна форма власти— православная

самодержавная монархия. Позднее, в своей адресованной Александру II записке

“О внутреннем состоянии России” (1855), К. Аксаков утверждал: “Только при

неограниченной власти монархической народ может отделить от себя

государство и избавить себя от всякого участия в правительстве, от всякого

политического значения, предоставив себе жизнь нравственно-общественную и

стремление к духовной свободе”. Апология монархии сопровождалась резко

негативными оценками славянофилом иных форм государственного устройства:

конституция—“осуществленная ложь и лицемерие”, республика—“самая вредная

правительственная форма”.

В дальнейшем К. Аксаков стремился развить и обосновать свое понимание

специфики русской истории: занялся исследованием литературно-исторических

памятников, национального фольклора для подтверждения собственной гипотезы

об отсутствии у древних славян родового строя и решающей роли в их жизни

семейно-общинных отношений. Он писал о преимущественно мирном характере

становления российской государственности, критиковал петровскую реформу как

прервавшую органическое развитие русского общества, нарушившую сложившуюся

веками “традицию” российских взаимоотношений “земли” (народ) и “власти”

(государство). Символом органических, не искаженных внешним влиянием,

утраченных в послепетровской России отношений между “землей” и государством

для К. Аксакова служат “Земские соборы”: “...царь созывает Земский собор...

Земля получила... смысл совета, мнения... смысл... не имеющий ни тени

принудительной силы, но силу убеждения, духовную, свободную”.

Ставшая важным элементом славянофильской идеологии концепция “земли” и

государства активно использовалась славянофилами в критике Запада и

западного влияния, с ее помощью обосновывалась идея особого исторического

пути русского народа, предпочитающего “путь внутренней правды” (христианско-

нравственное устройство жизни в рамках крестьянской общины) “внешней

правде” (политическо-правовая организация общества западного типа). Однако

если общий взгляд К. Аксакова на взаимоотношения “земли” и “власти”

разделялся всеми членами славянофильского кружка, то этого нельзя сказать о

некоторых “крайних” выводах из него и, в частности, об идее

“негосударственности” русского народа. Подобная установка не только

упрощала картину реальной русской истории, но и лишала исторической

перспективы путь социальных реформ, к осуществлению которых стремились

представители славянофильства; Отношение ведущих славянофилов к аксаковской

концепции было достаточно критическим (“Аксаков невозможен в приложении

практическом”,—писал, например, Ю. Ф. Самарину А. С. Хомяков).

Безапелляционно отвергая любые формы преобразований западного типа в

России в прошлом, настоящем и будущем, К. Аксаков в то же время был

активным сторонником отмены крепостного права, разделял надежды

славянофилов на возможность социально-политических реформ в стране,

стремясь вывести необходимость последних из общих постулатов своей

социологической теории. Так, из концепции “негосударственности” он вывел

идею неотъемлемых, суверенных народных прав (свободы слова, мнения,

печати), которые им были объявлены неполитическими и соответственно не

подлежащими юрисдикции государства: “Государству—неограниченное право

действия и закона, земле— полное право мнения и слова”.

В идеальном “гражданском устройстве” будущей России, мечтал К. Аксаков,

формой сотрудничества “государства” и “земли” (“земля”, народ—в его

теории—это, в первую очередь, крестьянство) станут Земские соборы, на

которых должны быть представлены все сословия. В России современной,

начиная с Петра I, существует “иго государства над землею”, писал К.

Аксаков в записке “О внутреннем состоянии России”, для которого характерен

“внутренний разлад, прикрываемый бессовестной ложью”, “внутренние язвы”:

крепостное право, раскол, взяточничество чиновников. “Настала строгая

минута для России,—предупреждал К. Аксаков,— России нужна правда...”. По

его мнению “свобода слова необходима без отлагательства”, в дальнейшем

правительству необходимо созвать Земский собор.

Как и все славянофилы, К. Аксаков придерживался монархических взглядов,

решительно выступал против конституционалистских идей, отвергая любые

возможности ограничений, налагаемых на верховную власть. Но всегда

чрезвычайно склонный к критике формальных юридических отношений в обществе

и противопоставлению юридических “гарантий” (“гарантия есть зло”)

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6