т.е. только жестких или только дискретных, ибо те и другие нежизнеспособны.

Жесткие системы не могут при поломках самовосстанавливаться, а дискретные

лишены способности к сопротивлению ударам извне. Поэтому на практике мы

встречаем системы с разной степенью жесткости, причем она тем больше, чем

больше в нее привнесено трудом человека, и тем меньше, чем создание системы

инициировано процессами природы, постоянно преображающей составляющие ее

элементы. В пределе это – противопоставление техносферы и биосферы.

Но где граница биосферы и технооферы, если сам человеческий организм -

часть природы? Очевидно, рубеж социо(техно) сферы и биосферы проходит не

только за пределами человеческих тел, но и внутри их. Однако от этого

различие не пропадает. Наоборот, мы здесь нащупали реальный момент

взаимодействия социального с биологическим. Это самостоятельное явление

природы, всем хорошо известное - этнос.

В идеале этнос – система корпускулярная, но для того чтобы не быть

уничтоженными соседями, люди, его составляющие, устанавливают выработанные

или заимствованные институты, являющиеся по отношению к этносу

вспомогательными жесткими системами. Таковы, например, власть старших в

роде, предводительство на охоте или на войне, обязательства по отношению к

семье и, наконец, образование государства. Таким образом, жесткие системы –

это социально-политические образования: государства, племенные союзы,

кланы, дружины и т.п. Совпадение систем обоих типов, т.е. этноса и

государства или племенного союза, необязательно, хотя и кажется

естественным. Вспомним великие империи древности, объединявшие

разнообразные этносы или средневековую феодальную раздробленность этносов.

Видимо, причудливость сочетания столь же естественна, как и совпадения.

Системы обоих типов динамичны, т.е. возникают и пропадают в историческом

времени. Кажущееся исключение представляют гомеостатические этнические

системы, изменение которых связано только с внешними воздействиями. Но

нельзя забывать, что гомеостаз возникает лишь после напряженного развития,

когда силы, создавшие и двигавшие систему, иссякли. Поэтому статистику

следует воспринимать как замедленное инерционное движение, имеющее в

лимите, практически недостижимом, нуль.

Структура этноса всегда более или менее сложна, но именно сложность

обеспечивает этносу устойчивость, благодаря чему он имеет возможность

пережить века смятений, смут и мирного увядания. Принцип этнической

структуры можно назвать иерархической соподчиненностью субэтнических групп

(табл. 3), понимая под последними таксономические единицы, находящиеся

внутри этноса как зримого целого и не нарушающие его единства. На первый

взгляд, сформулированный тезис противоречит нашему положению о

существовании этноса как элементарной целостности, но вспомним, что даже

молекула вещества состоит из атомов, а атом – из элементарных частиц, что

не снимает утверждения о целостности на том или ином уровне: молекулярном,

или атомном, или даже субатомном. Все дело в характере структурных связей.

Может показаться странным, что этносу приписывается способность к

саморегуляции. Однако этнос в историческом развитии динамичен и,

следовательно, как любой долгоидущий процесс, реализуется с наименьшими

затратами энергии, чтобы поддержать свое существование. Прочие отсекаются

отбором и затухают. Все живые системы сопротивляются уничтожению, т.е. они

антиэнтропийны и приспосабливаются к внешним условиям, насколько это

возможно. А коль скоро некоторая сложность структуры повышает

сопротивляемость этноса внешним ударам, то неудивительно, что там, где

этнос при рождении не был достаточно мозаичен, как, например, в

Великороссии XIV-XV вв., он стал сам выделять субэтнические образования,

иногда оформлявшиеся в виде сословий. На южной окраине выделились казаки,

на северной - поморы. Впоследствии к ним прибавились землепроходцы (на

первый взгляд, просто представители определенного рода занятий, и

следовавшие за ними крестьяне, которые перемешались с аборигенами Сибири и

образовали субэтнос сибиряков, или «челдонов». Раскол повлек появление

старообрядцев, этнографически отличавшихся от основной массы русских. Новый

стереотип поведения также принесли французы-гувернеры. В ходе истории эти

субэтнические группы растворились в основной массе этноса, но в то же время

выделились новые.

Различать субэтносы очень легко, так как этнография конца XIX в.

работала именно на этом уровне. Этнографы изучали бытовой обряд, т.е.

фиксированный стереотип поведения у тех групп населения, которые резко

отличались от столичных, например быт олонецких крестьян.

Субэтносы наблюдаемы непосредственно, ибо, с одной стороны, они

находятся внутри этноса, а с другой – носители субэтнических стереотипов

поведения отличаются от всех прочих манерами, обхождением, способом

выражать чувства и т.п. Возникают субэтносы вследствие разных исторических

обстоятельств, иногда совпадают с сословиями, но никогда с классами, и

сравнительно безболезненно рассасываются, заменяясь другими, внешне

непохожими, но с теми же функциями и судьбами. Назначение этих

субэтнических образований – поддерживать этническое единство путем

внутреннего неантагонистнческого соперничества. Очевидно, эта сложность –

органическая деталь механизма этнической системы и как таковая возникает в

самом процессе этногенеза. При упрощении этнической системы число

субэтносов сокращается до одного, это знаменует персистентное

(пережиточное) состояние этноса. Но каков механизм возникновения

субэтносов? Чтобы ответить, необходимо опуститься на порядок ниже, где

находятся таксономические единицы, разделенные на два разряда: консорции и

конвиксии. В эти разряды помещаются мелкие племена, кланы, уже

упоминавшиеся корпорации, локальные группы и прочие объединения людей всех

эпох.

Консорциями мы называем группы людей, объединенных одной исторической

судьбой. В этот разряд входят «кружки», артели, секты, банды и тому

подобные нестойкие объединения. Чаще всего они распадаются, но иногда

сохраняются на срок в несколько поколений. Тогда они становятся

конвиксиями, т.е. группами людей с однохарактерным бытом и семейными

связями. Конвиксии малорезистентны. Их разъедает экзогамия и перетасовывает

сукцессия, т.е. резкое изменение исторического окружения. Уцелевшие

конвиксии вырастают в субэтносы. Таковы упомянутые выше землепроходцы-

консорции отчаянных путешественников, породивших поколение стойких

сибиряков, и старообрядцы. Первые колонии в Америке создавали консорции

англичан, превратившиеся в конвиксии. Новую Англию основали пуритане,

Массачусетс – баптисты, Пенсильванию – квакеры, Мериленд – католики,

Виргинию – роялисты, Джорджию – сторонники Ганноверского дома. Из Англии

уезжала консорция, не мирившаяся либо с Кромвелем, либо со Стюартами, а на

новой почве, где былые споры были неактуальны, они стали конвиксиями,

противопоставлявшими себя новым соседям – индейцам и французам.

Землепроходцы и старообрядцы остались в составе своего этноса, но

потомки испанских конкистадоров и английских пуритан образовали в Америке

особые этносы, так что именно этот уровень можно считать лимитом этнической

дивергенции. И следует отметить, что самые древние племена некогда,

очевидно, образовались тем же способом. Первоначальная консорция энергичных

людей в условиях изоляции превращается в этнос, который для ранних эпох мы

именуем «племя».

На таксономическом уровне консорции заканчивается этнология, но принцип

иерархической соподчиненности может действовать и дальше. На порядок ниже

мы обнаружим одного человека, связанного с окружением. Это может быть

полезно для биографии великих людей. Спустившись еще на порядок, мы

встретимся не с полной биографией человека, а с одним эпизодом его жизни,

например с совершенным преступлением, которое должно быть раскрыто. А еще

ниже - случайная эмоция, не влекущая за собой крупных последствий.

На примере инкорпорации иноплеменников Л.Н. Гумилев показывает

существование разной степени этнической совместимости. Чтобы стать «своим»,

надо унаследовать традицию и идеалы этноса, а это возможно только в

младенчестве и при условии, что ребенок не воспитывался своими истинными

родителями [1, с. 124].

Этническая систематика отличается от социальной классификации [1, с.

134]. Лишь изредка они совпадают. Употребление той или другой зависит от

аспекта исследования, т.е. от угла зрения, определяемого задачей. Эта

задача до сих пор неоднократно ставилась и не получила удовлетворительного

решения (Д. Вико, О. Шпенглер, А. Тойнби). Однако, по словам Л.Н. Гумилева,

это не должно отвращать исследователя от продолжения попыток эмпирического

обобщения, сколь бы трудны они ни были. В отличие от ряда авторов,

выясняющих, как идет процесс, мы имеем возможность ответить на вопрос, что

именно подвергается изменению, хотя и получим принципиально одностороннюю

модель, характеризующую определенные аспекты явлений. Но ведь создание

концепций лежит в основе любой исторической интерпретации, что и отличает

историю («поиск истины») от хроник или простого перечисления событий. Мы

исходим из накопленного исторической наукой разнообразного материала,

поэтому объектом исследования становится не шпенглеровская «душа культуры»

и не «умопостигаемое поле исследования» Арнольда Тойнби, а система фаз

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5