Глобализация не преодолевает, а закрепляет периферийный ха­рактер отдельных стран, что обусловливается ее внутренней логикой. На всех эта­пах расширения пределов влияния той или иной цивилизации возникало хорошо известное историкам противоречие между метрополией, стремившейся навязать свою волю, и ко­лониями или провинциями, желавшими бóльшей самостоятельности и автономии. Ес­ли обратиться к опыту империй прошлого, мы увидим, что все они - от восточных дес­потий и Древнего Рима до Британской империи и Советского Союза - распались именно в силу невозможности оптимизировать отношения между центром и периферией. В то же время сама идея колонизации исключала и исключает возможность полного ин­­корпорирования провинции в единое централизованное государство; даже в СССР, где были достигнуты впечатляющие результаты в решении этой вековечной проблемы, она так и не была снята с повестки дня. В этой связи следует еще раз подчеркнуть, что европейская модель расширения границ своей цивилизации базировалась не столько на покорении иных народов и их инкорпорировании в зону сво­его влияния, сколько на создании новых обще­ств европейского типа, в которых сами же европейцы составляли либо абсолютное большинство, либо значительную их часть. Именно поэтому современную глобализацию схематически можно представить в виде нескольких концентрических кругов, идущих от центра к периферии. Первый из них охватывает Западную Европу, США, Канаду, Австралию и Новую Зеландию. Второй включает в себя страны с сильным европейским культурным влия­нием и значительной ролью выходцев из Европы; сюда относятся Россия, Латинская Америка и некоторые государства Ближнего Востока, в первую очередь Израиль. В третий круг входят страны, бывшие колониями европейских метрополий и воспринявшие многие из западных ценностей; это, прежде всего, Индия, а также некоторые страны Северной Африки, ЮАР, ряд азиатских государств. Для стран четвертого круга обретение независимости стало ско­рее проблемой, чем достижением - к ним относится большинство африканских го­сударств. Совершенно отдельное место занимают страны Азии - Япония, Корея, Тайвань, Малайзия и Сингапур, - которые успешно копируют западный образ жизни, со­храняя собственную систему ценностей, а также мусульманские страны, по сей день остающиеся малопонятными выходцам с Запада. Сохранение разделенности современного мира на центр и периферию обусловлено не столько различиями в параметрах экономического развития тех или иных стран, столько глубиной проникновения европейской культуры и европейских традиций в жизнь их народов. Сегодня как никогда очевидно, что перенос культурных достижений предполагает, по словам Т. фон Лауэ, не меньше, чем непрерывную “революцию окультуривания” (revolution of reculturation); возможность подобной революции не подлежит даже обсуждению в условиях, когда одно лишь предположение о перспективе массовой миграции из центра в направлении периферии вызывает улыбку. Таким образом, единый и унифицирова­нный мир не был и не может быть целью глобализационного процесса.

И, наконец дальнейшее развертывание процессов глобализации вряд ли может дать повод для исторического оптимизма. Это не значит, что мы солидаризируемся с каким-либо из современных антиглобалистских движений. Вовлеченность той или иной страны в процессы глобализации безусловно способствует ее экономическому, социальному и культурному развитию. Но интерес к культурным и социальным традициям стран периферии в наши дни, как и прежде, носит в развитых странах подчеркнуто антропологический характер, не предполагаю­щий во­с­­при­ятия таковых в качестве значимого источника общецивилизационного про­г­­ресса. Глобализация в ее современном виде способствует решению ряда проблем, стоящих перед стра­нами периферии; она не является причиной нарастающего неравенства и ни­щеты; между тем, и это необходимо четко сознавать, она не способна исправить недос­татки и пороки современной системы, неотъемлемым элементом которой сама является.

Концепции глобализации, в рамках которых предпринимаются попытки осмыслить современный мир, в основных своих чертах сформировались во второй половине 80-х и в начале 90-х годов ХХ в. Это было время, когда уходило в прошлое конфронтационное политическое сознание, утрачивалось ощущение неизбежности социальных конфликтов, укреплялись надежды на бескризисное развитие, а главным инструмен­том пост­роения новой цивилизации считалось повсеместное утверждение обще­челове­ч­е­ских ценностей и демократических принципов. Последнее де­сятилетие ХХ в., несмотря на то, что оно принесло многим народам беды и разочаро­вания, в мировом масштабе стало периодом исторического оптимизма.

Но в мире нет ничего более вдохновляющего, чем надежды, как и нет ничего более разочаровывающего, чем иллюзии. И если последовательные скептики упус­­кают из виду возможности, открывающие путь более благоприятному ходу событий, то и без­удержные оптимисты зачастую не обращают внимания на факторы, угрожающие развертыванию многообещающих тенденций. Неправдоподобно быстрые социальные изменения на поверку чаще всего оказываются поверхностными, а связанные с ними тенденции быстро сходят на нет, не в силах преодолеть даже относительно слабых препятствий.

Многие историки предпочитают подразделять исторический путь человечества на периоды, не сугубо хронологические, а обусловленные циклами развития определенных тен­денций. Иногда, следуя подходу, предложенному Ф. Броделем, их называют “длинными столетиями” (long centuries); рассматривая выстроенную таким образом периодизацию, нельзя не заметить, что, во-первых, она применяется лишь к последним семи-восьми векам, и что, во-вторых, границы каждой из выделяемых эпох все меньше выходят за хронологические пределы столетий. Воспроизводя подобный подход на более узком промежутке времени, мы можем выделить завершающее ХХ век “длинное десятилетие”, начавшееся с паде­ния Берлинской стены 9 ноября 1989 г. и завершившееся 11 сентября 2001 г. апо­калипсическими атаками террористов-смертников на Нью-Йорк и Вашингтон. Буквально на рубеже столетий произошла резкая смена ориентиров, характеризовавших завершающий отрезок прошлого столетия, и это примечательно прежде всего тем, что такая “смена вех” не только “закрывает” краткий исторический пе­риод, но и ставит под сомнение многие концептуальные положения, сформировавшиеся на протя­жении всей второй половины ХХ века.

Какие же должны были произойти изменения, чтобы можно было говорить о “смене вех” за одно лишь, с точки зрения истории, мгновение?

Прежде всего, 1998–2002 гг. ознаменовались масштабными трансформациями в хозяйственной сфере. Если еще пять лет назад мир находился на пороге технологического бу­ма, то сегодня экономики развитых стран пожинают горькие плоды излишней увлече­н­ности информационными технологиями. Если пять лет назад мало кто сомневался на Западе, что для роста фондовых индексов практически нет пределов, то сегодня возникают сомнения относительно возможных пределов их падения. Если пять лет назад никого не смущали прог­нозы, что в недалеком будущем страны Юго-Восточной Азии потеснят США и За­падную Европу с лидирующих позиций, то в наши дни подобные сценарии могут быть восприняты лишь как неудачная шутка. Однако все эти перемены, сколь бы драмати­чными они ни были, вряд ли требуют переосмыс­ления широких социо­логических концепций. Вместе с тем последнее десятилетие продемонстрировало, что политическая и социальная структура постиндустриальных стран, а в еще большей степени - исповедуемые их гражданами ценности и присущие им стереотипы поведения не опреде­ляются экономическими факторами в той мере, в какой это допускали прежде. Если в 60-е годы известный французский социолог Р. Арон заявлял, что “Европа состо­ит не из двух коренным образом отличных миров: советского и западного, а пред­ставляет со­­бой единую ре­альность - индустри­альную цивилизацию”, а американский экономист Дж.К. Гэлбрейт указывал, что “конвергенция между двумя мнимо отличными индустриальными системами идет по всем основным направлениям,.. и со временем, причем, пожалуй, даже раньше, чем можно предположить, она устранит ощущение неизбежнос­ти конфликта [между ними], основанного на их непредолимых различиях”, то к концу 90-х не только стало очевидно, что эти прогнозы не оправдались, но и появились основания предположить, что даже в рамках индустриальной системы западного типа существуют глубокие различия, причем они, скорее, не преодолевают­ся, а нарастают.

Не менее существенными оказались и социальные перемены - и в отдельных странах, и в мире в целом, - пришедшиеся на 1998–2002 гг. После имевшего место в первой половине 90-х годов сокращения масштабов материального неравенства в США и За­падной Европе проблема имущественного расслоения приобрела новую остроту. Реальностью стало формирование относительно замкнутых социальных об­щ­ностей, структурирующих прежде относительно однородный средний класс. Масшта­бное повышение доходов высокообразованных работников создало новые оси социаль­ного противостояния. Разрыв, порожденный информационной революцией, очевидно проявляется при сравнении положения дел в различных регионах планеты. Если в середине ХХ века средние доходы в расчете на душу населения в развитом мире пре­восходили показатели стран, ныне относящихся к “развивающимся”, в 7–9 раз, то сущест­вующий в наши дни разрыв составляет 50–75 раз. “Расколотая цивилизация” ста­ла реальностью.

Период 1998–2002 годов запомнится современникам и серьезными политическими сдвигами, изменившими облик нашего мира. В значительной мере оказалась преодолена свойственная всему послевоенному этапу истории тенденция к политической партикуляризации и сегментации. Резко заявив о себе в начале 90-х годов, она постепенно начала уступать место консолидационным и интеграционным процессам, самым впечатляющим примером которых стало со­здание Европейского союза с последующей унификацией законодательства, гражданст­ва и даже денежного оборота. Вне зависимости от того, считают исследователи про­текающие в Европе процессы наиболее адекватной формой глобализации или вообще не относят их к проявлениям таковой, с точки зрения политолога формирование постнациональных политических образований, возникновение новых оснований гражданст­ва, модернизация демократических принципов и иные процессы, тесно связанные с европейской интеграцией, представляют особый интерес. И несмотря на то, что современная объединенная Европа последовате­льно выступает за неприменение силы в международных отношениях, многие рассматривают ее в качестве единственного противовеса беспрецедентному геополити­ческому влиянию США. Вне всякого сомнения,  события 11 сентября 2001 г. положили начало новой геополитической реальности; тем не менее, процессы, порожденные террористическими актами, имеют, как мы полагаем, преходящий характер. Они неспособны повернуть вспять трансформацию государства-нации. Такая трансформация, включающая в себя изменение внутренних основ гражданства, модификацию де­мокра­ти­ческих процедур и принципов функционирования гражданского общества, составит значительную часть политических процессов в новом столетии.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6