разумность и благость.

Припомните тургеневский образ природы-титанши в зеленом платье,

которая металлическим голосом вещает, что ей одинаково дороги человек и

блоха. Это зеленоодеждая богиня - еще добрая мать по сравнению с нынешним

представлением о природе. Нашей природе уже ничто не может быть дорого - ни

человек, ни блоха. Она, строго говоря, вовсе не существует, ибо в ней нет

центрального сознания, она ничего не чувствует, она - простой конгломерат

сил. Но самое убийственное в ней это - ее закономерность, ибо в ней нет

договора и нет законодателя, есть только рабы. Каждое существо в

происхождении, развитии и исчезновении своем находится в математически

строгой зависимости от своей среды. Все оно получило из нее, все

продиктовано ему ею. Но ведь все целое составлено из таких рабских частей,

все слепо, нелепо взаимотеснится, взаимопорабощено, сковано цепями безликой

фатальности.

А сознание? - Сознание, воля, чувство все это - иллюзии. Здесь

завершение великого процесса умирания антропоцентризма. Такие жрецы чистого

атеизма, как биолог Феликс Ле-Дантек, учат нас, что мы еще недостаточно

поняли нашу случайность, нашу пассивность. Нам все еще кажется, что

сознание играет роль в мировых процессах, или хоть в нашем собственном

существовании. Ничуть не бывало: ища причин тому или другому нашему

поступку, биолог, согласно законченному материализму, может целиком

игнорировать наше сознание, ибо механических и химических причин ему будет

вполне достаточно для объяснения всякого вашего поступка, в конце концов

целиком ведь разлагающегося на химические и физические процессы (рефлексы).

Нет активности - существуют только процессы, и каждый из них вытекает из

предыдущих процессов, а сознанию в этой цепи фатальных превращений

невозможно найти никакой роли. Стоит ли повторять еще, что свобода воли

есть чистейший самообман? А чувство? Это ужасный дар судьбы! Если бы мы не

знали, что судьба есть только слово, под которым скрывается

безответственная власть неорганизованных сил, то мы с полным правом могли

бы назвать ее дьяволицей. В самом деле, пусть бы себе рвались мускулы,

лилась кровь, открывались завывающие пасти, корчились тела, согласно

механическим и химическим законам, - что в том, если чувства страдания при

этом нет? Говорят, Декарт беспощадно бил своих собак с наслаждением

повторяя при этом: "Они автоматы, и не чувствуют боли, но они сделаны так

премудро, что поведение их вполне совпадает с поведением чувствующих

существ". Так как в мире чувств страдание, по признанию огромного

большинства, значительно преобладает, а в пропорции этой мы ничего не в

состоянии изменить, ибо мы не можем двигать, а нами движет хаос . Как же

случилось, что такое страшное миросозерцание созрело вместе с победами

человека над природой. Бекон, не будучи законченным материалистом, тем

не менее, ярче всех наметил задачу этой философии: "Когда мы узнаем природу

в ее закономерности, мы сделаемся ее хозяевами".

Человек хотел сделаться хозяином природы и для этого решил познать ее до

дна, как огромную мастерскую, полную сложных точных машин. "Природа - не

храм, а мастерская". Но, расхаживая среди своих новооткрытых и хорошо

учтенных механизмов, человек вдруг с ужасом заметил, что и сам-то он

бездушный автомат, что в мастерской нет мастера, а есть лишь взаимно

обусловливающиеся механические и химические процессы, и сам он только

процессы да процессы. А мое сознание? - Эпифеномен, который лучше бы

сделал, если бы перестал бесполезно прыгать над реальностью, которую не в

силах изменить ни на волос. А моя воля? - Нелепая иллюзия: если бы падающий

камень чувствовал, он воображал бы, что хочет упасть *. А мое чувство? -

Оно кривляется и хохочет, тут-то бездна обмана. Оно здесь, чтобы мучить

тебя. Человек беспомощно вертится в своей мастерской. Это - издевательство,

это - пытка. Но во всяком случае я могу прекратить ее когда захочу. Но

математические формулы со стен отвечают: "и бунт твой, и самоубийство твое

- только процессы, определенные без остатка другими процессами уже за

тысячи и тысячи лет".

/* Шопенгауэр.

Мы уже говорили, что сам по себе материалистический пессимизм не приводит

неизбежно к самоубийству, хотя, логически ведет к нему. Жизненная

выносливость, крепкие узы инстинкта, случайное стечение обстоятельств,

давшее наслаждение в благоприятной пропорции, - все это может держать

далекой от современного человека идею самоубийства.

Но во всяком случае безотрадная философия делает свое дело, доставляя не

опору в жизни, а медленно действующий яд.

Многие хотели бы искать спасения от этой беды в возвращении назад,

к старым религиозным воззрениям. Но действительность показывает, что это

средство не годится. Тяжелый молот науки раздробляет глиняные кумиры.

Самоубийства определяются особенностями нашего социального строя.

Массовые самоубийства в России - особенностями нашей русской жизни. Я не

касаюсь этой стороны вопроса. Я указываю только на пособника в этом

страшном бедствии – на пессимистический материализм, гораздо более

распространенный в наш век, чем многие это думают. И тем более можем

считать себя вправе сделать это, что сами придерживаемся миросозерцания, с

начала до конца материалистического. Но вместе с тем миросозерцание это -

натурализм диалектический, величайшим представителем которого был Маркс, ни

в чем нигде не противореча положительным наукам, как небо от земли

отличается от пассивного пессимизма современных экклезиастов, и уже никак

не может сыграть роли силы, потворствующей склонности к самоубийству.

Мне хочется, однако, подчеркнуть не один пессимистический

материализм, пропитавший собою современную культуру, часто совершенно

бессознательно являющийся глубоким убеждением, основной истиной в глазах

миллионов людей. Я знаю, что миллионы людей, делаясь откровенными с собою

или другими в горькую минуту, восклицают: "Да коли на то уж пошло, что

такое сама жизнь?" - и разражаются материалистическою исповедью веры. Мне

хочется отметить, однако, и другую сторону, характерную для ходячей,

типичной для нашего времени жизнеоценки. Для этого я хочу сделать небольшое

сравнение между самоубийцами нашего и античного мира, между пессимистами

нашего и буддийского мира.

Известно, что историческая философия, широко захватившая лучших людей эпохи

упадка античной культуры, символически представленная императором Марком

Аврелием и рабом Эпиктетом, оправдывала самоубийство и весьма

способствовала практически такому выходу из бытия. Но присмотритесь к самым

основам исторического миросозерцания. Эта школа верит, правда, в незыблемый

и сверхчеловеческий порядок вселенной, но столь же непоколебимо верит она в

основную благосклонность природы. Жизнь человека полна скорбей. Но это -

случайное отклонение от великой гармонии всей остальной природы,

человеческая жизнь это - необходимая, хотя и полная страданий ступень

бытия, диссонанс без остатка разрешающийся в мировой гармонии. Страдалец-

человек может отдыхать от тяжких личных переживаний, глядя в лицо природы

то величественное, то милое, познавая прекрасную систему ее стройных

законов, возносясь душой до вершины мироздания, сливаясь в своеобразном

экстазе с бесконечной "Душой Мира". Здесь уже готова Спинозова "Amor Dei

intellectualis"*1.Усиливая, таким образом, свою индивидуальную душу

прикосновением Антея*2 к материнской почве всеобщего, стоик в то же время

ослаблял влияние на свою психику мелкого, досадного и мучительного

беспорядка земной сутолоки, защищая себя бронею атараксии, ( т.-е.

философского равнодушия, проходящего мимо невзгод с поднятым к небу взором,

а иногда и с судорожно сцепленными зубами.) Но когда мелочи жизни проедали

серебряную броню, когда бессмысленный, но хитрый находчивостью

неисчерпаемой пошлости "дух земли" ставил перед философом дилемму жить

ценою унижения или не жить, стоическая философия учила: умри. Умирая,

стоики облегченно вздыхали. Они позволяли себе умереть, взвесивши все

обстоятельства. Поставленные природой на трудный пост, они могли, наконец,

сказать себе: "я в праве смениться". Они не смотрели на смерть, как на

уничтожение, но как на возвращение к более легкому, более счастливому,

более гармоническому существованию. Тело их шло к четырем элементам, от

которых было взято, а искра разума поглощалась огненным океаном "вселенской

души". Принцип индивидуальности был для них источником страдания, тяжким

бременем, который они несли лишь из чувства долга перед верховным порядком,

им было радостно сбросить с себя индивидуальность, отождествиться с целым.

Это понятно. Грек привык жить жизнью своей общины, своего .

Один исторический удар за другим раздробил общину и предоставил

индивидуальность самой себе. Вопросы жизни и смерти, всегда волновавшие

арийскую душу, показались бесконечно более страшными, когда подошли

вплотную к маленькой личности, не защищенной уже коллективом. В стоической

философии эллин пытался найти новую родину, вместо потерянной, новый

"космос", частью которого мог бы он себя почувствовать. Вот почему в

стоицизме мы видим одновременно и элементы острого индивидуализма и

величественный универсализм.

Ничего подобного теперь. Кто же это из действительно мыслящих людей верит в

наше время в объективный, самой природе присущий нравственный порядок?

/*1 Умственная любовь к богу.

/*2 Герой греческого мифа, который становился сильнее от прикосновения к

матери-земле и которого победил лишь Геркулес, подняв на воздух.

Для людей образованных в огромном большинстве их природа есть равнодушная

машина. А посему - живи пока это приятно, а если стало тяжело, -

возвращайся в царство неорганизованной материи, где бытие, правда,

продолжается, но сознание исчезает.

Что касается буддизма в его чистом виде, то вся сущность его

Страницы: 1, 2, 3