своей необходимостью. Таким образом отсутствие ясности в этом отношении

- отчаянии той же природы и меры, что и ее крайность будь то конечное

или бесконечное.

Отчаяние в конечном, как недостаток бесконечного, стесняет и

ограничивает, - узость и моральная скудость. Дух такого отчаявшегося

состоит в том, чтобы придать бесконечную ценность безразличным вещам

(забывая о духовности, которая так требует заботы). Эта форма отчаяния в

целом совершенно ускользает от людей [3.3].

Я реально содержит в себе столько же возможности, сколько и

необходимости, ибо оно является собою, но вместе с тем и должно собою

стать. Оно есть необходимость, ибо является собою, но и возможность, ибо

должно собою стать. Если возможное перепрыгивает через необходимость и,

таким образом, Я устремляется вперед и теряется в возможном, не укореняя

взывающего к необходимости, налицо отчаяние возможного. Становиться –

само по себе уход куда-то, но становиться собою – это движение на месте.

Недостает прежде всего, силы повиноваться, подчиниться необходимости,

заключенной в нашем Я, тому, что можно назвать нашими внутренними

границами [3.3].

Я, которое вглядывается в собственное свое возможное, истинно лишь

наполовину; ибо в этом возможном оно далеко еще от того, чтобы быть

самим собою, - или же оно является таковым наполовину [3.3].

Для Бога все возможно (возможное – мыслимое (подобно кривому

зеркалу)), для человека же возможное это что-то не подкрепленное

необходимостью, а стало быть заблуждение, - это может быть немощью,

скажем, со стороны воли человеческой, если что-то необходимо уже, или

если возможно, а не в далеке и необходимо, что человек проверит это

действием, или в конце концов и мысль пропадает в стихии возможного, ибо

все здесь суть одноликости человеческой, его скованной, лишь

потенциальной силы. Тогда как Бог, - Бог во всем, каждое искривление в

зеркале возможности имеет право быть, оно есть! Таков критерий для

отчаявшегося в необходимости. Для него потерять разум, чтобы обрести

Бога, - это как раз акт веры.

Если для такого отчаявшегося, отчаявшегося в необходимости, -

возможного нет, а если есть – от Бога.

Думается, это несколько не так. От необходимости человек придет к

вере, тогда возможное это лишь один из вариантов необходимости и всякое

искривление необходимости – что видится в зеркале возможности, а стало

быть и многоликости Бога - это все необходимое, и человек пришел к

такому необходимому дальше которого ничего нет, а точнее, человек не

дошел до такой необходимости, а если дошел то Бога нет.

Нет. От необходимости отчаявшийся в необходимости не приходит к

вере, он приходит к синтезу, ибо синтез есть, или положено быть

Провидением рефлексия синтеза. Он приходит к смирению, к покаянию,

«смягчению» отчаяния необходимости возможностью. «Возгордившийся же

ангел пал…», но человек, человек раскаивается ибо имеет дух.

Отчаяние когда не желают быть собою, таково отчаяние когда синтез

относится к себе самому, - когда появляется Я. Здесь отчаиваться –

значит просто страдать, при этом пассивно подчиняются давлению извне, а

отчаяние никоим образом не приходит изнутри как действие. То есть здесь

нет бесконечного осознания Я, того, что такое отчаяние, равно как нет и

осознания отчаявшейся природы состояния, в котором человек находится

[3.3].

Пассивное как раз указывает на нежелание быть собою, здесь отчаяние

в возможном. Ибо действие как жест необходимого обнаружит всю

несостоятельность Я, чего отчаявшийся и боится. Сознание вырастает, и

его развитие отмечает собою все более растущую напряженность отчаяния;

однако и здесь отчаяние относительно. Иначе это первая реакция на

отчаяние превозмочь необходимое. В дальнейшем активность указывает на

отчаяние в необходимости. Осознаваемое Я тотально бросается в крайность.

Здесь картина отчаяния яснее, как осознание природы состояния

отчаявшегося так и касательно понятия отчаяния ибо в реальности

сходятся возможное и необходимое, и именно последнее приводит к

покаянию, сокрушению гордыни.

Отчаиваться во временном или временных вещах (в конечном), так или

иначе в основе своей приводит к отчаянию относительно вечного и в себе

самом – истинной формуле всякого отчаяния, ибо временность и конечность

– вот вокруг чего все и вращается. Я могу через собственную силу

отречься от всего, найдя затем мир и покой в своей боли, я могу

примириться со всем. Однако через собственную силу я не могу получить ни

малейшей доли из того, что принадлежит конечному; ибо я как раз нуждаюсь

в этой силе, чтобы отречься от него. Однако через веру я обретаю

конечное [1].

Здесь осознание слабости. Однако вместо того чтобы повернуть от

отчаяния к вере, унижаясь перед Богом в этой слабости, он еще глубже

погружается в отчаяние и отчаивается в этой слабости [3.3].

Отчаяние – вызов в основе своей причастен к отчаянию благодаря

самой вечности, когда отчаявшийся отчаянно злоупотребляет вечностью

внутренне присущей его Я, чтобы быть собою. Именно потому, что он

использует вечность его отчаяние приближается к истине, он идет

бесконечно дальше. Но отчаяние, ведущее к вере, не существовало бы без

помощи вечности; благодаря ей человеческое Я находит в себе храбрость

утратить себя, чтобы заново обрести. Здесь же, напротив, Я отказывается

начать с утраты себя, но не желает быть собою. Здесь отчаяние активно

(отчаяние изнутри по отношению к внешнему) – исходит прямо из самого Я.

С помощью бесконечной формы (самой абстрактной из всех возможных) такое

Я отчаянно желает распоряжаться собою, быть творцом, создавать из своего

Я то Я, которым оно желало бы стать, избрать нечто допустимое или

недопустимое для себя внутри конкретного Я. Не признавая над собою

никакой силы, он лишается внутренней серьезности и может волшебным

образом создать лишь ее видимость [3.3].

***

Отчаяние – это грех. После того как Откровение Божье разъяснило

человеку природу греха, он грешит когда перед Ним или же с идеей о Нем,

отчаявшись, не желают быть собою или же желают быть таковым. Таким

образом, грех – это либо слабость, либо вызов, доведенные до высшей

мощи, стало быть грех – это сгущение отчаяния [3.4].

Ужасное в грехе – это быть перед Богом! Грешат перед Богом не

просто иногда, ибо всякий грех – это грех перед Богом или, скорее, то,

что превращает человеческую ошибку в грех, - это осознание, которое было

у виновного, - осознание того, что он предстоит перед Богом. Какое же

бесконечное значение Бог придает Я, становясь его мерой осознания! [3.4]

Я язычника не предстояло перед лицом Бога. Язычник и естественный

человек имеют в качестве меры только человеческое Я. Язычество погрязло

во грехе, однако в основе своей его грех совсем лишь в отчаявшемся

неведении Бога; по сути, это значит «быть без Бога в мире». Ибо и всякий

грех его грех перед Богом [3.4].

Определение греха никогда не может быть чересчур духовным, оно

является таким по крайней мере настолько, насколько оно эту духовность

подавляет. Грех – это категория духа.

Сколько раз уже твердили, что христианством возмущаются по причине

его мрачных потемок, его суровости и так далее… Но разве не пришло время

объяснить, что если люди возмущаются против христианства, то это потому,

что оно слишком возвышенно, мера его – не человеческая, что человек уже

не способен понять [3.4].

Человек не не знает правого, он не желает правого!

Человек не рождается не духовным, но дух требует постоянной заботы

о себе.

Заключение

Вся жизнь человеческая – это выбор, или – или.

Если тот, кто собирается действовать, хотел бы судить о себе по

исходу, он никогда бы не добрался до начала. Герой узнает исход только

после того, как все уже кончилось, и отнюдь не благодаря ему он

становится героем, но он становится героем благодаря тому, что он начал.

Ибо не то, что случается со мной, делает меня великим, но только то, что

я сам делаю. Если я велик через то, что со мной случается, это

бесчеловечно по отношению к величию, давать ему смутно вырисовываться в

«неопределенных очертаниях» человеческого поведения [2].

Велик тот, кто отказался от своего желания, но еще более велик тот,

кто держится за него, после того как отказался; велик тот, кто держится

за вечное, но еще более велик тот, кто держится за временное, после того

как отказался от него [1].

Так, например, я в силах понять слова Авраама, и определенным

образом через них и самого Авраама. Но поскольку представление приходит

извне, я этим лишь прихожу в тупик, точнее к сокрушению, Бог требует от

меня невозможного, или я весь в невозможном.

Этим я и хотел бы закончить краткое повествование одного из

моментов своей истории жизни. Я, конечно, как вы видите, если вспомнить

слова Кьеркегора, что впрочем, я только и делал (ибо Серен Кьеркегор мой

кумир, кумир в мире переживаний и, в определенной степени в мире

духовном), который говорил или говорит: - тщательное рассмотрение

проблемы не уводит меня дальше точки, куда с легкостью добирается не

интересующийся человек. А потому я заканчиваю именно с того с чего

начал: возможно ли понять Авраама?!

Страницы: 1, 2, 3, 4