ВВЕДЕНИЕ
Приход наш и уход загадочны, - их цели
Все мудрецы земли осмыслить не сумели.
Где круга этого начало, где конец,
Откуда мы пришли, куда уйдем отселе.
Омар Хайям
С древнейших времен человек устремлялся к «первым началам» и к
«конечным причинам», страстно желал познать тайны начала (рождения,
возникновения) и конца (умирания, исчезновения). Причем, очевидно, здесь
имеет место не только (и не столько) теоретический интерес. Это вопросы
глубоко экзистенциальные (поэтому характеристика «начала и конца» как
понятий, конечно, весьма односторонняя). Едва только человек начинает
осознавать себя, он сталкивается с фактом смерти, собственной конечности.
Этот факт не может оставить человека разумного в покое. Подобно Сфинксу он
стоит перед каждым человеком и любой культурой и требует ответа на его
загадку.
«Человек, - писал Б.Паскаль, - несомненно сотворен для того, чтобы
думать, в этом и главное его достоинство, и главное дело жизни, а главный
долг в том, чтобы думать благообразно. И начать ему следует с размышлений о
себе самом, о своем создателе и о своем конце».
Мифы и мифологическое мировоззрение
«Если во всех европейских языках слово «миф» означает выдумку, то это
только потому, что так решили греки XXV веков назад». Обиженный за миф,
Элиаде, конечно, упрощает античное к нему отношение. Как указывает С. С.
Аверинцев, греческое mythos было многозначным понятием, и далеко не все его
смыслы относились к художественным и вообще конкретным текстам. Главный
«гонитель» мифа Платон видел в нем не только «живое, наивное, тождественное
себе», но и «...иное себе... иносказание или символ». Советские и
зарубежные исследователи Платона С. С. Аверинцев, А. Ф. Лосев, А. А. Тахо-
Годи, Г. Керк, Т. Ллойд и др. показали, что в семантическом контексте
греческого философа «миф» может означать чудесный рассказ о богах, о
героях, о давних временах, но может значить и «слово» – священное слово,
мнение, вообще речь. И есть, наконец, совершенно неожиданный смысл, на
который указывает А. Тахо-Годи: «Платон вместе с тем именует мифом чисто
философские теории, например движение, как первоначало является для него
мифом, не поэтической, но философской выдумкой». Наконец, миф как сфера
мечтаемого устремлен в будущее: созвучные ему индоевропейские корни
означают «заботиться», «иметь в виду», «страстно желать». Миф сообщает
жизни смысл и зовет к деятельности. «Миф делает это не через логику или
образец, – поясняет эту позицию исследователь его школы О’Флайерти, – а
через активизацию наших эмоций».
Элиаде дает определение мифа как «священной истории». Миф, по его
утверждению, рассказывает о событиях, которые имели место в изначальные
времена и связаны с творением мира в целом или отдельной его части. В акте
творения непременно участвуют сверхъестественные существа, таким образом
миф – единственная подлинная реальность, во всяком случае для первобытного
человека. Кроме того, миф служит прототипом, образцом для всех человеческих
обрядов и всех существенных видов профанной, обыденной деятельности. На
всем протяжении истории человечества Элиаде прослеживает социальную функцию
мифа и показывает, что мифологическое мышление преобладало в философских
концепциях античности, в народном христианстве в средние века, в идеологии
любых милленаристских движений и возрождается вновь в философии и искусстве
ХХ века.
Особое место в мифологической концепции Элиаде отводится понятию
времени (и, соответственно, истории). Есть сакральное мифологическое время,
в котором творилась космогония, в котором действуют боги и осуществляются
мифы. И существует профанное время, соотнесенное с этим сакральным, но
более «слабое», чем последнее. Рассказ мифа – это прорыв «священного»,
равнозначный иерофании (богоявлению). Профанное время исторично. Оно
линейно, необратимо и доступно индивидуальной памяти, тогда как
мифологическое время сохраняется лишь в коллективной памяти или, точнее, в
коллективном бессознательном.
Дело в том, что в этой книге сформулировано и развито самое
оригинальное и очень дорогое автору положение о цикличности мифологического
и линейности профанного времени.
Книга «Миф о вечном возвращении» целиком посвящена проблеме восприятия
времени первобытными и так называемыми историческими людьми.
Первобытные (мифологические) общества противопоставляются
цивилизованным (историческим), как «холодные» и «горячие». Первые
воспроизводят одни и те же архаические структуры, а вторые – более
подвижны, изменчивы, подвержены прогрессу.
Трудно согласиться с точкой зрения автора, рассматривающего осознание
истории и прогресса как слабость, а не силу современного человека. Он
настойчиво подчеркивает ограниченность того, кто выступает творцом в
истории, по сравнению с древним, воспринимающим себя как творца в
космогонии, хотя последнее могло быть только иллюзорным, тогда как первое
достаточно часто бывает действительным и целенаправленным. Признавая, что
религия дает лишь иллюзию спасения от трагедии невосстановимого времени,
Элиаде тем не менее обращает своего читателя не в будущее, к еще не
познанным возможностям человеческого духа, а в прошлое, в условный рай
архетипов и повторений.
Со всей определенностью можно сказать, что западная философия, если
вообще допустимо такое словоупотребление, может оказаться провинциальной,
если ограничится изучением лишь собственной традиции и, например, обойдет
вниманием проблемы и открытия восточной мысли и, кроме того, если она будет
признавать только «положения» человека исторических цивилизаций и при этом
недооценивать опыт «примитивного» человека, принадлежащего архаическим
обществам. Философская антропология также могла бы кое-что почерпнуть из
выяснения вопроса о том, как досократовский человек (другими словами,
древний человек) оценивал свое место во вселенной.
В «первобытном», или архаическом, сознании предметы внешнего мира – так
же, впрочем, как и сами человеческие действия – не имеют самостоятельной,
внутренне присущей им ценности. Камень будет священным, поскольку его форма
свидетельствует о том, что он является частью определенного символа, или же
потому, что он представляет собой иерофанию, обладает маной, знаменует
некий мифический акт и т. д. Объект представляется как бы вместилищем
инородной силы, которая выделяет его из окружающей среды и сообщает ему
смысл и ценность. Сила может пребывать в субстанции объекта или в его
форме, она передается путем иерофании или ритуала. Этот тоже будет
священным, поскольку само его существование есть иерофания: несжимаемый,
неуязвимый, он – то, чем не является человек. Он не поддается времени, его
реальность удваивается благодаря его вечности. Так один из обыкновеннейших
камней превращается в «драгоценный», то есть наделяется магической или
религиозной силой на основании одной лишь его символической формы или
происхождения: «громовой камень», поскольку его считают упавшим с неба;
жемчужина поскольку вышла из глубин океана. Камень становится священным,
потому что в нем обитают души предков (Индия, Индонезия), или потому что он
был когда-то местом богоявления (как «ефиль» (bethel), послуживший
постелью Иакову), или потому что был освящен жертвоприношением или клятвой.
Перейдем теперь к человеческим действиям (не к тем, конечно, которые
являются чисто автоматическими); их значение, их ценность связаны не с их
прямой физической давностью, а с присущим им качеством «быть
воспроизведением прадействия», повторением мифического образца. Питание –
не простое физиологическое действие, оно возобновляет причастие. Брак и
коллективная оргия имеют свои мифические прототипы, их повторяют, потому
что они были освящены от основания (во время оно, аb origine) богами,
предками или героями.
В проявлениях своего сознательного поведения «первобытный», архаический
человек не знает действия, которое не было бы произведено и пережито ранее
кем-то другим, и притом не человеком. То, что он делает, уже делалось. Его
жизнь – непрерывное повторение действий, открытых другими.
Таким образом, окружающий нас мир, в котором ощущается присутствие и
труд человека – горы, на которые он взбирается, области, заселенные и
возделанные им, судоходные реки, города, святилища, – имеет внеземные
архетипы, понимаемые либо как «план», как «форма», либо как обыкновенный
«двойник», но существующий на более высоком, космическом уровне. Не все в
«окружающем нас мире» обладает такого рода прототипами. Например, пустынные
области, населенные чудовищами, невозделанные земли, неведомые моря, куда
не осмеливается заплывать ни один мореплаватель, и т. д. не имеют своего
собственного прототипа, как имеют его город Вавилон или египетские номы.
Они соответствуют мифической модели, но уже другого типа: все эти дикие,
невозделанные области уподобляются хаосу, они относятся к еще не
дифференцированному, бесформенному бытию, предшествующему сотворению.
Именно поэтому, вступая во владение такой территорией, перед тем как
начинать ее использовать, люди совершают обряды, символически повторяющие
акт творения; невозделанную область следует прежде «космизировать», а потом
уже заселить. Но вначале следует подчеркнуть, что окружающий нас мир,
Страницы: 1, 2, 3, 4
