ученик воскликнул: ”Мсье Декарт, вы дворянин и я дворянин. Вы даете мне

слово, что эти треугольники равны? Тогда в чем же дело, зачем нам

мучиться?”. По мере распространения научного знания такая реакция

становится невозможной. Именно в этом главный смысл школьного обучения

математическим премудростям. Быть может,не останется в памяти теорема

Пифагора, но отпечатается в сознани представление о неумолимой

последовательности логических рассуждений, о строгости мышления, ведущей к

безусловно достоверному выводу.

Точно также искусство не только осуществляет интуитивное постижение

каких-либо конкретных истин и расширение духовного мира человека, не только

раскрывает и утверждает ценность выработанных человечеством этических норм

и т.д. но, кроме того воспитывает, развивает способность к интуитивному,

целостному суждению, укрепляет доверие к нему как к методу познания истины.

Суждение “это красиво“ максимально освобождено от дискурсивного

элемента. Оно может быть опосредовано только другими интуитивными же

элементами. Его объектом может быть простая плавная линия, проведенная на

полотне. Эта линия может вызвать ассоцации с линией склонившегося цветка, с

очертаниями женского тела, с набегающей морской волной и т.д. Обобщая их,

представляя в абстрагированной форме, суждение ”это красиво“, по существу

выступает как “рефлектирующе суждение“ Канта. Таким образом, даже такое

“элементарное“ произведение искусства, позволяющее выделить и подчеркнуть

общее эстетическое свойство множества объектов или явлений является глубоко

содержательным.

Созерцание, слушание – вообще восприятие произведения искусства связано

с таким напряжением разнообразных сил, при котором становится возможным и

одновременное восприятие множества сторон, множества деталей этого

произведения и, сверх того, целостное интуитивное постижение главной,

ведущей его идеи, явно не раскрываемой, но формируемой в результате

синтеза, обобщения множества возникающих ассоциаций. Другими словами,

необходимо состояние, которое и можно называть вдохновением. Оно требуется,

следовательно, не только от творца, но и от зрителя, слушателя, у которого

оно вызвано художником.

Искусство действенно, если слушатель, зритель заражается подобным, по

существу творческим процессом. Поэтому подлинно художественное произведение

оставляет простор для этого сотворчества, для “домысливания“,

“дофантазирования”.

В литературном произведении, как бы детально ни был описан автором

персонаж, каждый читатель домысливает его внешний образ по своему. Поэтому

художественная иллюстрация к литературному произведению, навязывающая

вполне определенное “домысливание”, как бы она ни была хороша с точки

зрения живописи (или графики) самой по себе, доставляяя особый род

художественного наслаждения, в то же время вмешивается в процесс

сотворчества, которое должно вызвать литературное произведение. Она выводит

нас за пределы творчества писателя.

Читая ”Дон Кихота” с иллюстрациями Доре, “Евгения Онегина“ с рисунками

Кузьмина, ”Гамлета” с гравюрами Фаворского, мы читаем не Сервантеса,

Пушкина и Шекспира, но Сервантеса и Доре, Пушкина и Кузьмина, Шекспира и

Фаворского. Если “соавторы” оказались конгениальны, то возникает новое

произведение исскуства, открывающее новый мир, вызывающее новый круг

ассоциаций, новое сотворчество.

Поэтому и книжная графика, и инсценировка могут быть подлинным

искусством, они могут вызывать необходимое соучастие руководимого

художником зрителя, способного домыслить,”угадать”, почувствовать больше

того, что буквально показано на иллюстрации, на сцене, на экране.

По существу, здесь речь идет о проблеме синтеза искусств. Синтез наук,

осуществляемый при комплексном исследовании одного и того же объекта

методами разных наук, всегда плодотворен, поскольку максимальное выяснение

различных свойств, качеств объекта, максимальное устранение договоренности

– цель всякого научного исследования.

В отличии от этого синтез искусств, как видим, потенциально несет

опасность [3]. Чрезмерное устранение “недоговоренности” разрушает

сотворчество при восприятии. Если оно не заменяется новым сотворчеством,

художественное воздействие будет разрушено, вдохновения не возникнет.

Итак, интуитивное постижение истины возможно в полной мере только при

заражении вдохновением. “Вдохновение есть состояние высшей мобилизации

интеллекта и эмоций, при котором ум и чувство только становится способным к

синтетическому интуитивному постижению истины”, - писал Пушкин [4] .

Это то самое вдохновение, которое позволило Ньютону высказать

внелогическое обобщающее утверждение, вдохновение, которое необходимо при

создании всего невообразимого мира науки, наконец, то самое вдохновение,

при котором возникает художественное произведение и которое, в свою

очередь, порождается этим произведением при его восприятии.

3. Логика и ее роль в ненаучной сфере познания

3.1. Логика искусства

До сих пор при рассмотрении искусства как противоположного науке

средства в процессе познания мы подчеркивали в нем интуитивные элементы.

Теперь поговорим о “логике искусства”.

Всякое произведение искусства, принадлежащее к данному классу сходных

произведений, строится, подчиняясь некоторым правилам, даже если художник

их не осознает. Система этих правил для данного вида искусства изменяется

от одного исторического периода к другому, от одной национальной культуры к

другой, но всегда может быть распознана.

Такую систему правил можно рассматривать как некоторую логику, отличную

для разных стилей, для разных эпох.

Разумеется, как бы четко эти правила не были сформулированы, они не

соблюдаются со толь же непреклонной строгостью как в математической логике.

Каждый художник может допускать те или иные отступления от них и обычно

делает это. Однако существование таких правил несомненно и закономерно.

Процесс их смены при историческом развитии искусств происходит в общем по

определенной схеме.

В какой-то момент, когда система правил вполне установилась, когда

неразрывно связанный с этой системой художественный стиль полностью

сформировался, начинает ощущаться его исчерпанность, неадекватность системе

идей, которые в этот период призвано выразить искусство. В это время или

даже до того, как старая система исчерпана, появляются художники,

отказывающиеся в своем творчестве от каких-то из установившихся правил.

Иногда они сознательно формулируют некоторые новые принципы или правила, но

это отнюдь необязательно. Они выступают прежде всего как бунтари,

разрушители, и аудитория, которой адресовано их искусство, воспитанная на

устоявшейся системе правил, прежде всего видит эту сторону их деятельности.

Подобное новое направление в искусстве может оказаться жизненным. Однако

это обнаруживается только последующей практикой, совершенно так же, как в

науке, причем проверка практикой растягивается на многие годы и имеет свои

особенные черты. Прежде всего она не столь однозначно дает ответ в

индивидуальных случаях.

Если новое искусство оказывается жизненным, то впоследствии, когда его

стиль сформируется, проявит себя во множестве произведений и будет

осмыслен, выяснится, что он не просто отбрасывает некоторые из старых

правил, но вводит взамен свою, новую систему. Можно вспомнить слова Канта:

“Гений – это талант…, который сам дает искусству правило”. Смена правил

может быть очень фундаментальной или же не столь кардинальной, но этот

переход всегда достаточно значителен для того, чтобы поколение, воспитанное

на “старых правилах”, оказалось чуждым искусству “новых правил” и

третировало его как отступление от искусства вообще.

Важно подчеркнуть, что некоторая система “правил”, т. е. определенная

логическая система в искусстве существует всегда. Это те ограничивающие

правила, которые по словам Стравинского, лишь еще более обостряют фантазию

художника: “… всякий порядок требует принуждения. Только напрасно было бы

видеть в этом помеху свободе. Напротив, сдержанность, ограничения

способствуют расцвету и только не дают ей перерождаться в откровенную

распущенность… Скажу больше: индивидуальность ярче выделяется, когда ей

приходится творить в условных и резко очерченных границах” [5].

Таким образом, “правила”, “логика форм” не мешают, а способствуют

проявлению того, что составляет специфику искусства – внелогического

постижения идеи. Это интуитивное постижение истины и есть главный элемент

искусства, выходящий за рамки всякой логики, хотя и реализующийся в

неразрывном единстве с логикой художественных средств. Поэтому искусство

есть соединение интуитивного с дискурсивным.

3.2. Конфликт интуитивного и дискурсивного в художественном произведении

Несмотря на то, что в искусстве органически сочетаются элементы

интуиции и логики, внелогическое, интуитивное суждение в нем неизбежно

преобладает над рациональным, дискурсивным. Таким образом, основной

конфликт значительного произведения искусства должен быть конфликтом между

интуитивным постижением и логическим, между неподвластным рассудку и

рациональным, причем, произведение идеально выполняет свое назначение

(утверждение авторитета интуиции в противовес логическому рассуждению), как

явление искусства, если этот конфликт разрешается убедительной победой

интуитивного суждения над логическим, рациональным, рассудочным.

Торжество внелогического над логическим возникает на разных уровнях.

Страницы: 1, 2, 3, 4