неорганической природы, и смиренное признание ее неспособности дать такое
же объяснение явлениям природы органической. Пока наука подчинялась
религии, то естественно все явления и процессы объяснения органического
мира она объясняла с религиозной точки зрения, но все настойчивее наука
искала пути для научного, не религиозного объяснения природы. Так возникло
в научном мировоззрении XVIII века одно из основных для него противоречий.
Наука не смогла признать, как факт, существование целесообразности в
природе, в то же время сама наука признавала, что научное объяснение этого
факта пока невозможно. Это противоречие ослабло к XIX веку, но еще
продолжалось вплоть до середины нашего столетия, пока физические и
математические методы не проникли в биологию. В эпоху Канта указанное
противоречие оставалось в силе. Оно не укрылось от проницательного взора
Канта и стало предметом исследования не только в его ранней космогонии, но
также в первой из его «критик» - в «Критике чистого разума» 1781 г., а
также в последующих его работах «Критика практического разума» и явилось
всесторонним изучением этой проблемы в его главной и основной работе -
«Критика способности суждения» 1790 г. «Критика способности суждения»
завершает построение философии Канта. Если «Критика чистого разума» изучала
законодательства рассудка, а «Критика практического разума» изучала
законодательства разума, то «Критика способности суждения» исследует
способность суждения, которая представляет, как теперь полагает Кант,
промежуточное звено между рассудком и разумом.
Факт, что наука есть разрушительница фиктивного всезнания (что
научное знание одновременно является безжалостным осознанием границ
познавательных достоверностей) и что условием сохранения этой
интеллектуальной честности является нравственная самостоятельность людей, к
которым наука обращена, был глубоко понят в философии Иммануила Канта. Кант
как-то назвал свое учение подлинным просвещением. Его суть (в отличие от
просвещения наивного) он видел в том, чтобы не только вырвать человека из-
под власти традиционных суеверных надежд на силу теоретического разума, от
веры в разрешимость рассудком любой проблемы, вырастающей из обстоятельств
человеческой жизни. И, прежде всего Кант требовал, чтобы теоретический
разум (разум, каким он реализуется в науке) сам не давал повода для этих
надежд и этой веры.
Кантовское учение о границах теоретического разума (в отличие от
скептического агностицизма Д. Юма) было направлено не против
исследовательской дерзости ученого, а против его необоснованных претензий
на пророчества и руководство личными решениями людей. Вопрос о границах
достоверного знания был для Канта не только методологической, но и
этической проблемой (проблемой дисциплины разума, которая удерживала бы
науку и ученых от сциентистского самомнения). «Что темперамент, а также
талант...» — писал Кант в «Критике чистого разума», — «нуждаются в
некоторых отношениях в дисциплине, с этим всякий легко согласится. Но
мысль, что разум, который, собственно, обязан предписывать свою дисциплину,
может, конечно, показаться странной; и в самом деле он до сих пор избегал
такого унижения именно потому, что, видя торжественность и серьезную
осанку, с какой он выступает, никто не подозревал, что он легкомысленно
играет порождениями воображения вместо понятий и словами вместо вещей».
Типичной формой подобной игры Кант считал попытки научного построения
разного рода всеобщих регулятивов, которые могли бы направлять человека в
его коренных жизненных выборах.
Разрабатывая данную тему, Кант выступил против основной для его
времени формы сциентизма – против научных обоснований идеи существования
бога и идеи бессмертия души (занятия, которому предавались не одни только
теологи). «Критика чистого разума» обнаруживала, что эти обоснования не
отвечают требованиям теоретической доказательности, что, будучи развернуты
честно, они приводят к высшим проявлениям неопределенности - антиномиям,
метафизическим альтернативам.
Несколько лет спустя Кант в работе «Критика практического разума»
показал, что развитая личность нуждается только в знании, а не в опеке
знания, ибо относительно «цели» и «смысла» она уже обладает внутренним
ориентиром - «моральном законом в нас».
Обосновывая нравственную самостоятельность человека, Кант решительно
отметает вульгарный постулат о непременной «целесообразности»
(практичности) человеческого поведения. В произведениях самого Канта
понятие «практический" имеет особый смысл, глубоко отличный от того,
который обычно вкладывается в слова «практика» и «практицизм». Под
практическим действием Кант подразумевает не производящую деятельность,
всегда имеющую в виду некоторый целесообразный результат, а просто
поступок, то есть любое событие, вытекающее из человеческого решения и
умысла. Это такое проявление человеческой активности, которое вовсе не
обязательно имеет некоторое «положительное», предметное завершение (скажем,
возведение здания, получение новой формулы, написание книги и т.д.)
«Практическое действие» в кантовском смысле может состоять и в отрицании
практического действия в обычном смысле (например, в отказе стоить дом
известного назначения или писать книгу известного содержания). Человек
совершает поступок и тогда, когда он уклоняется от какого-либо действия,
остается в стороне. Примеры подобного самоотстранения подчас вызывают не
меньше восхищение, чем образцы самого вдохновенного творчества и самого
усердного труда. Люди прославляли себя не только произведениями рук и ума,
но и стойкостью, с которой они отказывались от недостойного предприятия,
отказывались даже тогда, когда оно выглядело увлекательным и соблазняло
обилием творческих задач.
Многие вещи, любил повторять Кант, способны возбудить удивление и
восхищение, но подлинное уважение вызывает лишь человек, не изменивший
чувству должного, иными словами, тот, для кого существует невозможное: кто
не делает того, чего нельзя делать, и избирает себя для того, чего нельзя
не делать.
Отказ и личная стойкость могут присутствовать и в практическом
действии в обычном смысле слова. Творческая деятельность сплошь и рядом
включает их в качестве самоограничения ради сознательно выбранного
призвания. Однако окончательный предметный продукт творчества нередко
скрывает от нас, что он был результатом человеческого поступка, личного
выбора, который означал отказ от чего-то другого, лишение, внутренний
запрет; на первый план в этом продукте выступает игра способностей,
усердие, выносливость и т.д. В фактах отречения от действия структура
поступка в его отличии от простого делания выявления выявляется гораздо
нагляднее.
Своеобразие второй «Критики» Канта с самого начала определялось тем,
что практическое действие категорически и бескомпромиссно
противопоставлялось в ней благоразумно-практическому действию (действию,
ориентированному на успех, на счастье, на выживание, на эмпирическую
целесообразность и т.д.) и иллюстрировалось именно примерами уклонения от
недостойного дела. Соответственно интеллектуальная способность, на которую
опирается «чистое практическое действие», оказалась глубоко отличной от
того интеллектуального орудия, которым пользуется практик. Если последний
полагается на «теоретический разум» как на средство исчисления
целесообразности или успеха, то субъект практического действия исходит из
показаний разума, непосредственно усматривающего безусловную невозможность
определенных решений и вытекающих из них событий.
Отсюда следовал важный вывод о независимости структуры подлинного
человеческого поступка от состояния способности человека познавать. Человек
оставался бы верен своему долгу (своему сознанию безусловной невозможности
совершать – или не совершать – определенные поступки), даже если бы он
вообще ничего не мог знать об объективных перспективах развертывания своей
жизненной ситуации.
За царством неопределенностей и альтернатив, в которое вводила
«Критика чистого разума», открывалось царство ясности и простоты –
самодовлеющий мир личного убеждения. «Критическая философия» требовала
осознания ограниченности человеческого знания (а оно ограниченно научно
достоверным знанием), чтобы освободить место для чисто моральной
ориентации, для доверия к безусловным нравственным очевидностям.
Сам Кант, однако, формулировал основное содержание своей философии
несколько иначе. «Я должен был устранить знание, – писал он, – чтобы
получить место для веры».
На мой взгляд, этот часто упоминаемый афоризм из второго предисловия
к «Критике чистого разума» представляет собой пример лаконичного, но
неадекватного философского самоотчета.
Во-первых, Кант на деле не претендовал на «устранение знания».
Во-вторых, он был бы гораздо ближе к объективному содержанию своего
собственного учения, если бы говорил не о вере, а о нравственном убеждении,
о сознании ответственности и необходимости морального решения.
Рене Декарт родился в Лаэ (городок в провинции Турень) в семье
служилого дворянина 31 марта 1596 года. В 1606 году он был отправлен отцом
в коллегию Ла Флеш – одно из лучших учебных заведений тогдашней Франции, за
несколько лет до того основанное иезуитами с санкции Генриха IV. Юный Рене
обучался здесь более девяти лет. По свидетельству зрелого Декарта, учебе в
этой коллегии он был обязан весьма многим.
Декарт издал в Амстердаме «Первоначала философии» (в 1644 г. – на
латинском языке, в 1647 г. – во французском переводе) – систематическое
изложение своей философской доктрины, включавшей наряду с методологией и
метафизикой все разделы физики – учение о телах, о мире и о Земле.
Список литературы
1. Кант И. Трактаты и письма/Вступит. ст. А.В.Гулыги/ - М.:
Наука, 1980. 709 с. /Памятники философ. мысли/.
2. Абрамян Л.А. Главный труд Канта: К 200-летию выхода в свет
«Критики чистого разума» - Ереван: Айастан, 1981, 66 с.
3. Баскин Ю.Я. Кант. - М:. Юрид. лит., 1984. - 88 с.
4. Бахтомин Н.К. Теория научного знания Иммануила Канта: Опыт совр.
прочтения «Критики чистого разума». М.: Наука, 1986, 205 с.
5. Гринишин Д.М., Корнилов С.В. Иммануил Кант: ученый, философ,
гуманист. - Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1984, 150 с.
6. Гулыга А.В. Кант. 2-е изд. - М.: Мол. гвардия, 1981, 303 с.
(«Жизнь замечательных людей"»).
7. «Критика чистого разума» Канта и современность, Б.А. Штейнберг,
Т.И. Ойзерман, М. Бур и др.; АН Латв.ССР, ИН-т философии и права. - Рига,
Зинатне, 1984, 286 с.
Страницы: 1, 2
