"Если мир, - писал Бердяев, - находится в падшем состоянии, то это - не

результат способов познания (как это думал Шестов). Вина лежит в глубинах

мирового бытия. Это лучше всего уподобить процессу разложения, разделения и

отчуждения, которое претерпевает ноуменальный мир. Было бы ошибкой думать,

что объективация происходит только в познавательной сфере. Она происходит

прежде всего в бытии самом. Она порождается субъектом не только как

познающим, но как бытийствующим... В результате нам кажется реальным то,

что на самом деле вторично, объективировано, и мы сомневаемся в реальности

первичного, необъективируемого и нерационализированного". Осознание

первичности духа как творческой реальности и составляет, по мысли автора,

задачу философии, указывает путь решения проблемы свободы человеческой

личности.

“Персоналистическая революция”, к которой стремился философ, “означает

свержение власти объективации, разрушение природной необходимости,

освобождение субъектов-личностей, прорыв к иному... духовному миру”. (2(

Преодоление объективации связывается Бердяевым не столько со спасением,

сколько с творчеством как “обнаружением избыточной любви человека к Богу”,

ответом его “на Божий зов, на Божье ожидание”.

Бердяев убежден, что свобода трагична: если она составляет сущность

человека, то, следовательно, она выступает как обязанность; человек

порабощен своей свободой. Она тяжкое бремя, которое несет человек. Он

ответственен за свои поступки и происходящее в мире. “Свобода есть моя

независимость и определяемость моей личности изнутри... не выбор между

поставленным передо мной добром и злом, а мое созидание добра и зла, -

считает автор. - Само состояние выбора может давать человеку чувство

угнетенности... даже несвободы. Освобождение наступает, когда выбор сделан

и когда я иду творческим путем”. Бердяев воспринимает свободу “не как

легкость, а как трудность”. По мысли писателя, даже простая политическая

свобода, свобода выбора убеждений и поступков - это тяжелая и ответственная

обязанность. Он пишет: “В этом понимании свободы как долга, бремени, как

источника трагизма мне особенно близок Достоевский. Именно отречение от

свободы создает легкость...” “Свобода порождает страдание, отказ же от

свободы уменьшает страдание... И люди легко отказываются от свободы, чтобы

облегчить себя”, - эта идея философа, на мой взгляд, действительно

перекликается со взглядами Достоевского на эту проблему, для которого

проблема свободы духа также имеет центральное значение. У Достоевского

свобода - не право человека, а обязанность, долг; свобода - "не

легкость, а тяжесть". Не человек требует от Бога свободы, а наоборот, "и в

этой свободе видит достоинство богоподобия человека". Именно по этой

причине “свобода аристократична, а не демократична”. Бердяев считает, что

“огромная масса людей совсем не любит свободы и не ищет ее”. Великий

Инквизитор у Достоевского, “враг свободы и враг Христа”, считает, что

“десятки тысяч миллионов существ... не в силах будут пренебречь хлебом

земным ради небесного”, он упрекает Христа в том, что возложив на людей

бремя свободы он не жалеет их.

Таким образом, взгляд Бердяева на проблему свободы человеческой

личности мне представляется следующим. Личность - это ноуменальный центр

мироздания, обнаруживаемый через выявление бесконечности и всеобъемлимости

духа конкретного человека. Даже трансцендентное открывается в духе и через

дух личности. Однако присущая ей свобода двойственна: она дана человеку и

от Бога как просветленная свобода к добру, истине, красоте, вечности и от

Божественного “ничто”, которое заключает в себе возможность зла и отпадение

от Бога.

РАЗДЕЛ 3. Идея Богочеловека в концепции свободы личности.

“Философия свободы есть философия богочеловечества”, - вот идея

Бердяева. В ней “трансцендентный прорыв из необходимости естества в свободу

божественной жизни”. Идея богочеловечества, характерная для русской

философской мысли, восходит к христианскому учению о единстве божественной

и человеческой природы Иисуса Христа. У Вл. Соловьева она выразилась в

“видении целостности, всеединства мира, божественного космоса, в котором

нет отделения частей от целого, нет вражды и раздора, нет ничего

отвлеченного и самоутверждающегося". (3( В "Чтениях о Богочеловечестве" он

отмечает, что христианство есть не только вера в Бога, но и вера в

человека, в возможность раскрытия божественного в человеке. Для Бердяева

эта идея неразрывно связана с творчеством, в котором человек усыновляет

себя Богу. Он пишет: “Тема о творчестве была для меня вставлена в основную

христианскую тему о Богочеловечестве, она оправдана богочеловеческим

характером христианства. ...Идея Бога есть величайшая человеческая идея.

Идея человека есть величайшая Божья идея. Человек ждет рождения в нем Бога.

Бог ждет рождения в нем человека. ...Необычайно дерзновенна мысль, что Бог

нуждается в человеке, в ответе человека, в творчестве человека. Но без

этого дерзновения откровение Богочеловечества лишается смысла”. С явлением

Богочеловека Христа “прекращается самодержавие Бога, ибо сыновний Богу

человек призывается к непосредственному участию в божественной жизни.

Управление мира становится богочеловеческим.” (1( Таким образом, мировой

процесс у Бердяева становится не возвращением к изначальной полноте, а

творческим приращение к ней, “восьмым днем творения”.

“Преображение и обожествление” возможны только путем достижения

свободы, “проникнутой любовью к Богу”. Бердяев считает, что “они не могут

быть достигнуты принудительно; они предполагают свободную любовь человека к

Богу. Поэтому христианство является религией свободы”. По его мнению, вера

в Бога есть не почитание церковных канонов, а стремление к Божьему царству,

мысль о том, что следуя заветам Христа, "с Христом в сердце" можно достичь

духовной свободы. Для достижения Царства Божьего, по мнению писателя,

необходимо творчество. “Новое, завершающее откровение будет откровением

творчества человека. Это и будет чаемая эпоха Духа”. Именно в ней

“реализуется христианство как религия Богочеловечества”, так как

“совершенное соединение человечества с Божеством может явиться лишь как

результат проникновения Св. Духа в путь истории и культуры” (1(.

Для Бердяева важна “проблема индивидуальной судьбы в вечности”.

“Растворение личности, неповторимой индивидуальности в безликой

божественности... противоположно христианской идее”. “Тайна христианства

есть тайна Богочеловечности, тайна встречи двух природ, соединяющихся, но

не смешивающихся. Человек не исчезает... но наследует свою человечность в

вечной жизни”.

"Лишь путь Богочеловечества и Богочеловека ведет к утверждению

человеческой личности и свободы",- пишет Бердяев. (3( Человечество,

оторванное от Бога, отвергшее Христа, перерождается в бесчеловечное

(пример этого в "Бесах" Достоевского, в его “легенде о Великом

Инквизиторе”).

Христианство Бердяева антропологично, оно основано на идее богоподобия

человека и очеловечивании Бога. Если это так, то человек призван к

соучастию в Божественном творчестве и, следовательно, история становится

продолжением миротворения. Причем “конец истории и путь к концу - не

исключительно божественный, а богочеловеческий, и в богочеловечности таится

возможность осмыслить божественный план истории, не погасив индивидуальной

свободы человека”.

РАЗДЕЛ 4. Творчество как реализация свободы, путь к гармонизации

бытия.

Суть “персоналистической революции”, объявленной Бердяевым,

раскрывается им в концепции творчества, центральным стержнем которой

становится идея творчества как откровения человека, совместно с Богом

продолжающего творения. Философия христианского творческого антропологизма

Бердяева получила свое первое развернутое выражение в книге “Смысл

творчества”, основная тема которой - идея творчества как религиозной задачи

человека. Впечатления современницы писателя Е.К. Герцык о книге: “Сотни

пламенных, парадоксальнейших страниц. Книга не написана - выкрикнута.

Местами стиль маниакальный: на иной странице повторяется пятьдесят раз

какое-нибудь слово, несущее натиск его воли: человек, свобода, творчество.

Он бьет бешено молотком по читателю, Не размышляет, не строит

умозаключений, он декретирует.” (2(

В этой книге Бердяев ставит вопрос об отношении творчества и греха,

творчества и искупления, об оправдании человека в творчестве и через

творчество. Он считает, что “оно оправдывает человека, оно есть

антроподицея”. Антроподицея, согласно Бердяеву, это "третье

антропологическое откровение", возвещающее о наступлении "творческой

религиозной эпохи". Оно упраздняет откровение Ветхого и Нового заветов

("Христианство так же мертвеет и коснеет перед творческой религиозной

эпохой, как мертвел и коснел Ветхий завет перед явлением Христа"). Но

третьего откровения нельзя ждать, его должен совершить сам человек; это

будет делом его свободы и творчества. Творчество не оправдывается и не

допускается религией, а само является религией. Его целью служит искание

смысла, который всегда находится за пределами мировой данности; творчество

означает "возможность прорыва к смыслу через бессмыслицу". Смысл есть

ценность, и потому ценностно окрашено всякое творческое стремление.

Творчество создает особый мир, оно "продолжает дело творения", уподобляет

человека Богу-Творцу. Бердяев считает, что “все достоинство творения, все

Страницы: 1, 2, 3, 4