смертью. Он ясно понял, что только такая жизнь может считаться осмысленной,

которая способна утверждать себя перед лицом неизбежной смерти, выдержать

проверку вопросом: “Из чего же хлопотать, ради чего вообще жить, если все

будет поглощено смертью?”. Толстой поставил перед собой цель – найти то,

что не подвластно смерти.

Что скрыто за вопросом о смысле жизни?

По мнению Толстого человек находится в разногласии, разладе с самим

собой. В нем как бы живут два человека – внутренний и внешний, из которых

первый недоволен тем, что делает второй, а второй не делает того, чего

хочет первый. Эта противоречивость, саморазорванность обнаруживается в

разных людях с разной степенью остроты, но она присуща им всем.

Противоречивый в себе, раздираемый взаимно отрицающими стремлениями,

человек обречен на то, чтобы страдать, быть недовольным собой. Человек

постоянно стремится преодолеть себя, стать другим.

Однако мало сказать, что человеку свойственно страдать и быть

недовольным. Человек сверх того еще знает, что он страдает, и недоволен

собой, он не приемлет своего страдательного положения. Его недовольство и

страдания удваиваются: к самим страданиям и недовольству добавляется

сознание того, что это плохо. Человек не просто стремится стать другим,

устранить все, что порождает страдания и чувство недовольства; он стремится

стать свободным от страданий. Человек не просто живет, он хочет еще, чтобы

его жизнь имела смысл.

Осуществление своих желаний люди связывают с цивилизацией, изменением

внешних форм жизни, природной и социальной среды. Предполагается, что

человек может освободиться от страдательного положения с помощью науки,

искусств, роста экономики, развития техники, создания уютного быта и т. д.

Такой ход мыслей, по преимуществу свойственный привилегированным и

образованным слоям общества, заимствовал Л. Н. Толстой и руководствовался

им в течение первой половины своей сознательной жизни. Однако как раз

личный опыт и наблюдения над людьми своего круга убедили его в том, что

этот путь является ложным. Чем выше поднимается человек в своих мирских

занятиях и увлечениях, чем несметней богатства, глубже познания, тем

сильнее душевное беспокойство, недовольство и страдания, от которых он в

этих своих занятиях хотел освободиться. Можно подумать, что если активность

и прогресс умножают страдания, то бездеятельность будет способствовать их

уменьшению. Такое предположение неверно. Причиной страданий является не сам

по себе прогресс, а ожидания, которые с ним связываются, та совершенно

неоправданная надежда, будто увеличением скорости поездов, повышением

урожайности полей можно добиться чего-то еще сверх того, что человек будет

быстрее передвигаться и лучше питаться. С этой точки зрения нет большой

разницы, делается ли акцент на активность и прогресс или бездеятельность.

Ошибочной является сама установка придать человеческой жизни смысл путем

изменения ее внешних форм. Эта установка исходит из убеждения, что

внутренний человек зависит от внешнего, что состояние души и сознания

человека является следствием его положения в мире и среди людей. Но если бы

это было так, то между ними с самого начала не возникло бы конфликта.

Словом, материальный и культурный прогресс означают то, что они

означают: материальный и культурный прогресс. Они не затрагивают страданий

души. Безусловное доказательство этого Толстой усматривает в том, что

прогресс обессмысливается, если рассматривать его в перспективе смерти

человека. К чему деньги, власть и т. п., к чему вообще стараться, чего-то

добиваться, если все неизбежно оканчивается смертью и забвением. “Можно

жить только, покуда пьян жизнью; а как протрезвишься, то нельзя не видеть,

что все это – только обман, и глупый обман!”. Трагизм человеческого бытия,

по мнению Толстого, хорошо передает восточная (древнеиндийская) басня про

путника, застигнутого в степи разъяренным зверем. “Спасаясь от зверя,

путник вскакивает в безводный колодезь, но на дне колодца видит дракона,

разинувшего пасть, чтобы пожрать его. И несчастный, не смея вылезть, чтобы

не погибнуть от разъяренного зверя, не смея и спрыгнуть на дно колодца,

чтобы не быть пожранным драконом, ухватывается за ветки растущего в

расщелинах колодца дикого куста и держится на нем. Руки его ослабевают, и

он чувствует, что скоро должен будет отдаться погибели, с обеих сторон

ждущей его, но он все держится, и пока он держится, он оглядывается и

видит, что две мыши, одна черная, другая белая, равномерно обходя стволину

куста, на котором он висит, подтачивают ее. Вот-вот сам собой обломится и

оборвется куст, и он упадет в пасть дракону. Путник видит это и знает, что

он неминуемо погибнет; но пока он висит, он ищет вокруг себя и находит на

листьях куста капли меда, достает их языком и лижет их”. Белая и черная

мышь, день и ночь, неминуемо ведут человека к смерти – и не вообще

человека, а каждого из нас, и не где-то и когда-то, а здесь и теперь, “и

это не басня, а это истинная, неоспоримая и всякому понятная правда”. И

ничто от этого не спасет – ни огромные богатства, ни изысканный вкус, ни

обширные знания.

Вывод о бессмысленности жизни, к которому как будто бы подводит опыт и

который подтверждается философской мудростью, является с точки зрения

Толстого явно противоречивым логически, чтобы можно было с ним согласиться.

Как может разум обосновать бессмысленность жизни, если он сам является

порождением жизни? У него нет оснований для такого обоснования. Поэтому в

самом утверждении, о бессмысленности жизни содержится его собственное

опровержение: человек, который пришел к такому выводу, должен был бы прежде

всего свести свои собственные счеты с жизнью, и тогда он не мог бы

рассуждать о ее бессмысленности, если же он рассуждает о бессмысленности

жизни и тем самым продолжает жить жизнью, которая хуже смерти, значит, в

действительности она не такая бессмысленная и плохая, как об этом

говорится. Далее, вывод о бессмысленности жизни означает, что человек

способен ставить цели, которые не может осуществить, и формулировать

вопросы, на которые не может ответить. Но разве эти цели и вопросы ставятся

не тем же самым человеком? И если у него нет сил реализовать их, то откуда

у него взялись силы поставить их? Не менее убедительно возражение Толстого:

если жизнь бессмысленна, то как же жили и живут миллионы и миллионы людей,

все человечество? И раз они живут, радуются жизни и продолжают жить,

значит, они находят в ней какой-то важный смысл? Какой?

Не удовлетворенный отрицательным решением вопроса о смысле жизни, Л. Н.

Толстой обратился к духовному опыту простых людей, живущих собственным

трудом, опыту народа.

Простые люди хорошо знакомы с вопросом о смысле жизни, в котором для них

нет никакой трудности, никакой загадки. Они знают, что надо жить по закону

божьему и жить так, чтобы не погубить свою душу. Они знают о своем

материальном ничтожестве, но оно их не пугает, ибо остается душа, связанная

с Богом. Малообразованность этих людей, отсутствие у них философских и

научных познаний не препятствует пониманию истины жизни, скорее наоборот,

помогает. Странным образом оказалось, что невежественные, полные

предрассудков крестьяне сознают всю глубину вопроса о смысле жизни, они

понимают, что их спрашивают о вечном, неумирающем значении их жизни и о

том, не боятся ли они предстоящей смерти.

Вслушиваясь в слова простых людей, вглядываясь в их жизнь, Толстой

пришел к заключению, что их устами глаголет истина. Они поняли вопрос о

смысле жизни глубже, точнее, чем все величайшие мыслители и философы.

Вопрос о смысле жизни есть вопрос о соотношении конечного и бесконечного

в ней, то есть о том, имеет ли конечная жизнь вечное, неуничтожимое

значение и если да, то в чем оно состоит? Есть ли в ней что-либо

бессмертное? Если бы конечная жизнь человека заключала свой смысл в себе,

то не было бы самого этого вопроса. “Для решения этого вопроса одинаково

недостаточно приравнивать конечное к конечному и бесконечное к

бесконечному”, надо выявить отношение одного к другому. Следовательно,

вопрос о смысле жизни шире охвата логического знания, он требует выхода за

рамки той области, которая подвластна разуму. “Нельзя было искать в

разумном знании ответа на мой вопрос”, – пишет Толстой. Приходилось

признать, что “у всего живущего человечества есть еще какое-то другое

знание, неразумное – вера, дающая возможность жить”.

Наблюдения над жизненным опытом простых людей, которым свойственно

осмысленное отношение к собственной жизни при ясном понимании ее

ничтожности, и правильно понятая логика самого вопроса о смысле жизни

подводят Толстого к одному и тому же выводу о том, что вопрос о смысле

жизни есть вопрос веры, а не знания. В философии Толстого понятие веры

имеет особое содержание, не совпадающее с традиционным. Это – не

осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом. “Вера есть сознание

человеком такого своего положения в мире, которое обязывает его к известным

поступкам”. “Вера есть знание смысла человеческой жизни, вследствие

которого человек не уничтожает себя, а живет. Вера есть сила жизни”. Из

этих определений становится понятным, что для Толстого жизнь, имеющая

смысл, и жизнь, основанная на вере, есть одно и то же.

Понятие веры в толстовском понимании совершенно не связано с

непостижимыми тайнами, неправдоподобно чудесными, превращениями и иными

предрассудками. Более того, оно вовсе не означает, будто человеческое

познание имеет какой-либо иной инструментарий, помимо разума, основанного

на опыте и подчиненного строгим законам логики. Характеризуя особенность

знания веры, Толстой пишет: “Я не буду искать объяснения всего. Я знаю, что

объяснение всего должно скрываться, как начало всего, в бесконечности. Но я

хочу понять так, чтобы быть приведенным к неизбежно-необъяснимому, я хочу,

чтобы все то, что необъяснимо, было таково не потому, что требования моего

ума неправильны (они правильны, и вне их я ничего понять не могу), но

потому, что я вижу пределы своего ума. Я хочу понять так, чтобы всякое

Страницы: 1, 2, 3, 4