духовного недуга, который можно было бы обозначить как панику перед

смертью. Он ясно понял, что только такая жизнь может считаться осмысленной,

которая способна утверждать себя перед лицом неизбежной смерти, выдержать

проверку вопросом: “Из чего же хлопотать, ради чего вообще жить, если все

будет поглощено смертью?”. Толстой поставил перед собой цель – найти то,

что не подвластно смерти.

Что скрыто за вопросом о смысле жизни?

По мнению Толстого человек находится в разногласии, разладе с самим собой.

В нем как бы живут два человека – внутренний и внешний, из которых первый

недоволен тем, что делает второй, а второй не делает того, чего хочет

первый. Эта противоречивость, саморазорванность обнаруживается в разных

людях с разной степенью остроты, но она присуща им всем. Противоречивый в

себе, раздираемый взаимно отрицающими стремлениями, человек обречен на то,

чтобы страдать, быть недовольным собой. Человек постоянно стремится

преодолеть себя, стать другим.

Однако мало сказать, что человеку свойственно страдать и быть недовольным.

Человек сверх того еще знает, что он страдает, и недоволен собой, он не

приемлет своего страдательного положения. Его недовольство и страдания

удваиваются: к самим страданиям и недовольству добавляется сознание того,

что это плохо. Человек не просто стремится стать другим, устранить все, что

порождает страдания и чувство недовольства; он стремится стать свободным от

страданий. Человек не просто живет, он хочет еще, чтобы его жизнь имела

смысл.

Осуществление своих желаний люди связывают с цивилизацией, изменением

внешних форм жизни, природной и социальной среды. Предполагается, что

человек может освободиться от страдательного положения с помощью науки,

искусств, роста экономики, развития техники, создания уютного быта и т. д.

Такой ход мыслей, по преимуществу свойственный привилегированным и

образованным слоям общества, заимствовал Л. Н. Толстой и руководствовался

им в течение первой половины своей сознательной жизни. Однако как раз

личный опыт и наблюдения над людьми своего круга убедили его в том, что

этот путь является ложным. Чем выше поднимается человек в своих мирских

занятиях и увлечениях, чем несметней богатства, глубже познания, тем

сильнее душевное беспокойство, недовольство и страдания, от которых он в

этих своих занятиях хотел освободиться. Можно подумать, что если активность

и прогресс умножают страдания, то бездеятельность будет способствовать их

уменьшению. Такое предположение неверно. Причиной страданий является не сам

по себе прогресс, а ожидания, которые с ним связываются, та совершенно

неоправданная надежда, будто увеличением скорости поездов, повышением

урожайности полей можно добиться чего-то еще сверх того, что человек будет

быстрее передвигаться и лучше питаться. С этой точки зрения нет большой

разницы, делается ли акцент на активность и прогресс или бездеятельность.

Ошибочной является сама установка придать человеческой жизни смысл путем

изменения ее внешних форм. Эта установка исходит из убеждения, что

внутренний человек зависит от внешнего, что состояние души и сознания

человека является следствием его положения в мире и среди людей. Но если бы

это было так, то между ними с самого начала не возникло бы конфликта.

Словом, материальный и культурный прогресс означают то, что они означают:

материальный и культурный прогресс. Они не затрагивают страданий души.

Безусловное доказательство этого Толстой усматривает в том, что прогресс

обессмысливается, если рассматривать его в перспективе смерти человека. К

чему деньги, власть и т. п., к чему вообще стараться, чего-то добиваться,

если все неизбежно оканчивается смертью и забвением. “Можно жить только,

покуда пьян жизнью; а как протрезвишься, то нельзя не видеть, что все это –

только обман, и глупый обман!”. Трагизм человеческого бытия, по мнению

Толстого, хорошо передает восточная (древнеиндийская) басня про путника,

застигнутого в степи разъяренным зверем. “Спасаясь от зверя, путник

вскакивает в безводный колодезь, но на дне колодца видит дракона,

разинувшего пасть, чтобы пожрать его. И несчастный, не смея вылезть, чтобы

не погибнуть от разъяренного зверя, не смея и спрыгнуть на дно колодца,

чтобы не быть пожранным драконом, ухватывается за ветки растущего в

расщелинах колодца дикого куста и держится на нем. Руки его ослабевают, и

он чувствует, что скоро должен будет отдаться погибели, с обеих сторон

ждущей его, но он все держится, и пока он держится, он оглядывается и

видит, что две мыши, одна черная, другая белая, равномерно обходя стволину

куста, на котором он висит, подтачивают ее. Вот-вот сам собой обломится и

оборвется куст, и он упадет в пасть дракону. Путник видит это и знает, что

он неминуемо погибнет; но пока он висит, он ищет вокруг себя и находит на

листьях куста капли меда, достает их языком и лижет их”. Белая и черная

мышь, день и ночь, неминуемо ведут человека к смерти – и не вообще

человека, а каждого из нас, и не где-то и когда-то, а здесь и теперь, “и

это не басня, а это истинная, неоспоримая и всякому понятная правда”. И

ничто от этого не спасет – ни огромные богатства, ни изысканный вкус, ни

обширные знания.

Вывод о бессмысленности жизни, к которому как будто бы подводит опыт и

который подтверждается философской мудростью, является с точки зрения

Толстого явно противоречивым логически, чтобы можно было с ним согласиться.

Как может разум обосновать бессмысленность жизни, если он сам является

порождением жизни? У него нет оснований для такого обоснования. Поэтому в

самом утверждении, о бессмысленности жизни содержится его собственное

опровержение: человек, который пришел к такому выводу, должен был бы прежде

всего свести свои собственные счеты с жизнью, и тогда он не мог бы

рассуждать о ее бессмысленности, если же он рассуждает о бессмысленности

жизни и тем самым продолжает жить жизнью, которая хуже смерти, значит, в

действительности она не такая бессмысленная и плохая, как об этом

говорится. Далее, вывод о бессмысленности жизни означает, что человек

способен ставить цели, которые не может осуществить, и формулировать

вопросы, на которые не может ответить. Но разве эти цели и вопросы ставятся

не тем же самым человеком? И если у него нет сил реализовать их, то откуда

у него взялись силы поставить их? Не менее убедительно возражение Толстого:

если жизнь бессмысленна, то как же жили и живут миллионы и миллионы людей,

все человечество? И раз они живут, радуются жизни и продолжают жить,

значит, они находят в ней какой-то важный смысл? Какой?

Не удовлетворенный отрицательным решением вопроса о смысле жизни, Л. Н.

Толстой обратился к духовному опыту простых людей, живущих собственным

трудом, опыту народа.

Простые люди хорошо знакомы с вопросом о смысле жизни, в котором для них

нет никакой трудности, никакой загадки. Они знают, что надо жить по закону

божьему и жить так, чтобы не погубить свою душу. Они знают о своем

материальном ничтожестве, но оно их не пугает, ибо остается душа, связанная

с Богом. Малообразованность этих людей, отсутствие у них философских и

научных познаний не препятствует пониманию истины жизни, скорее наоборот,

помогает. Странным образом оказалось, что невежественные, полные

предрассудков крестьяне сознают всю глубину вопроса о смысле жизни, они

понимают, что их спрашивают о вечном, неумирающем значении их жизни и о

том, не боятся ли они предстоящей смерти.

Вслушиваясь в слова простых людей, вглядываясь в их жизнь, Толстой пришел к

заключению, что их устами глаголет истина. Они поняли вопрос о смысле жизни

глубже, точнее, чем все величайшие мыслители и философы.

Вопрос о смысле жизни есть вопрос о соотношении конечного и бесконечного в

ней, то есть о том, имеет ли конечная жизнь вечное, неуничтожимое значение

и если да, то в чем оно состоит? Есть ли в ней что-либо бессмертное? Если

бы конечная жизнь человека заключала свой смысл в себе, то не было бы

самого этого вопроса. “Для решения этого вопроса одинаково недостаточно

приравнивать конечное к конечному и бесконечное к бесконечному”, надо

выявить отношение одного к другому. Следовательно, вопрос о смысле жизни

шире охвата логического знания, он требует выхода за рамки той области,

которая подвластна разуму. “Нельзя было искать в разумном знании ответа на

мой вопрос

”, – пишет Толстой. Приходилось признать, что “у всего живущего

человечества есть еще какое-то другое знание, неразумное – вера, дающая

возможность жить”.

Наблюдения над жизненным опытом простых людей, которым свойственно

осмысленное отношение к собственной жизни при ясном понимании ее

ничтожности, и правильно понятая логика самого вопроса о смысле жизни

подводят Толстого к одному и тому же выводу о том, что вопрос о смысле

жизни есть вопрос веры, а не знания. В философии Толстого понятие веры

имеет особое содержание, не совпадающее с традиционным. Это – не

осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом. “Вера есть сознание

человеком такого своего положения в мире, которое обязывает его к известным

поступкам”. “Вера есть знание смысла человеческой жизни, вследствие

которого человек не уничтожает себя, а живет. Вера есть сила жизни”. Из

этих определений становится понятным, что для Толстого жизнь, имеющая

смысл, и жизнь, основанная на вере, есть одно и то же.

Понятие веры в толстовском понимании совершенно не связано с непостижимыми

тайнами, неправдоподобно чудесными, превращениями и иными предрассудками.

Более того, оно вовсе не означает, будто человеческое познание имеет какой-

либо иной инструментарий, помимо разума, основанного на опыте и

подчиненного строгим законам логики. Характеризуя особенность знания веры,

Толстой пишет: “Я не буду искать объяснения всего. Я знаю, что объяснение

всего должно скрываться, как начало всего, в бесконечности. Но я хочу

понять так, чтобы быть приведенным к неизбежно-необъяснимому, я хочу, чтобы

все то, что необъяснимо, было таково не потому, что требования моего ума

неправильны (они правильны, и вне их я ничего понять не могу), но потому,

Страницы: 1, 2, 3, 4